Имран и Эсмигюль тогда сильно поссорились по телефону, потому что он настаивал, чтобы жена уступила матери. А Эсми не собиралась. И Юлтуз за все сорок дней пришла только один раз, в самом конце, чтобы обсудить со сватьей “праздник колыбели”. К манежу, где лежали внуки подошла, улыбнулась, но детей на руки не взяла, сославшись на то, что уже и забыла, каково это держать таких маленьких. Насиба — мать Эсмигюль, конечно, была возмущена таким отношением, но ради дочери и внуков, постаралась сохранить худой мир. Потому что так принято.
Оказавшись дома, Эсми стало сложнее. Не было привычной помощи и поддержки. К родителям она ездила на выходные и только там могла выдохнуть. Дети подрастали, режимы не совпадали, но она вертелась, как белка в колесе. Жутко хотелось спать, а сон теперь стал роскошью. А что же Имран? Он всегда был где-то с краю, уходил рано, приходил поздно, потому что ему было тяжело слышать, как ревут дети, перекрикивая друг друга. Да и спать уходил в зал, потому что надо ему надо было высыпаться.
Однажды Эсми попросила его посидеть с детьми, пока она сходит в душ. Через пять минут Имран начал стучать в дверь и требовать, чтобы жена вышла.
— Они плачут! Ты не слышишь, нет? — прокричал он из коридора.
— Если они плачут, включи им мультик, — спокойно сказала она.
— Они блядь все равно плачут. Выходи уже, — он долбанул кулаком в последний раз.
Эсми включила воду, села в ванную, обняла ноги одной рукой, а в другой держала душевую лейку над головой и плакала от обиды, усталости и безысходности.
Эсмигюль вынырнула из воспоминаний и подумала: “Почему я так долго терпела?”
Глава 6. Испытания
Тихонько закрыв дверь в комнату, Эсми пошла на кухню, где за столом сидели дядя, тетя и Соня. У той была своя квартира, доставшаяся от бабушки с дедушкой, но она решила сегодня остаться у родителей.
— Эсми, солнышко, проходи, — Наталья встала и пошла к плите. — Поешь.
— Да, тебе надо поесть, кызым. Такая бледная, — покачала головой дядя, когда Эсмигюль села напротив него и рядом с Софьей. — Что думаешь делать?
— Разводиться, — пожала она плечами. — Надо было уходить раньше. Ну что поделать — сама виновата.
— Ну где ты сама виновата? Я не понимаю, что у восточных женщин в голове, — воскликнула сестра. — Прости Эсми, но кто вдалбливает вам это мнимое чувство вины? Если девушку украли — она сама виновата. Изнасиловали — не надо было в юбке ходить. Муж избил до полусмерти — довела.
Эсми поставила локти на стол и закрыла лицо ладонями.
— Ты права, Соня. Ты так права. Я пыталась быть хорошей женой, но его постоянно не было дома. Если не работа, так друзья эти вечные-бесконечные. Пыталась быть хорошей невесткой, но свекрови все время не нравилось, что и как я делаю. Еду пересолила или недосолила, мясо пережарила, тесто не доварила, двор подмела не так. Она даже после меня окна проверяла и заставила один раз перемыть, когда увидела разводы.
— А ты? — спросил дядя. Тетя в это время поставила на стол тарелку с горячим супом.
— А я в первый раз перемыла, а во второй меня это так взбесило, что я бросила тряпку в таз и сказала, что и так сойдет.
— Вот, что бывает, когда хорошие девочки хотят всем угодить, — вздохнула Софья. — Недавно читала интервью одного нашего социолога, которая сказала, что женщина в восточной семье сначала келин (невестка), потом жена и мать. И что из поколение в поколение существует так называемая “дедовщина енешек”, - Соня изобразила в воздухе кавычки. — Это когда над женщиной в молодости издевалась ее свекровь, она все стойко выносила, слушалась, приклонялась, а потом сыновья женились, келинок в дом привели, и она стала гонять их так же, как гоняли ее. То есть не поддерживать, нет, а именно топить.
— Так и есть, — согласилась Эсми. — Сама понимаю, как я так долго продержалась? Отношения сошли на нет, мы жили уже как соседи, нас связывали только дети. Одно знаю точно — я туда не вернусь. Даже под дулом пистолета. Приедут родители, попрошусь к ним на время. А там — может квартиру сниму, встану на ноги.
— С одной стороны хорошо, что они уехали, — заметила Софья. — Если бы тебя забирал твой папа, от того дома бы только щепки остались. Он бы стер его с лица земли.
— Папа может, — усмехнулась Эсми.
Дильшат оставил жену, дочь и племянницу поговорить, а сам пошел в зал, к младшему сыну. Оставшись втроем, они закрылись и проболтали до полуночи. Эсмигюль нужно было выговориться и поплакать рядом с близкими, а не копить все в себе. И она рассказывала то, о чем молчала, то, что не принято обсуждать, потому что с юности учили сор из избы не выносить.