“Вот я в твои годы на барахолку пошла, чтобы всех прокормить. В 90-х только благодаря ей выжили и поднялись. А ты без дела сидишь. Зачем тогда училась?”, - твердила свекровь.
Эсми бы с радостью убежала на работу, да только без опыта ее не брали, а после декрета она чувствовала себя глупой и отставшей. Но у Эсмигюль был другой дар: она прекрасно готовила и все в ее руках спорилось, всё получалось вкусным. А те, кто пробовал ее самсу, манты, лагман, всегда говорили по-уйгурски, что у нее “сладкие руки”. Эсмигюль начала делать выпечку для многочисленных уйгурских мероприятий: свадеб, поминок, “праздников колыбели”. После два магазина стали заказывать у нее самсу и каждое утро она вставала в половине пятого, чтобы успеть все приготовить и не мозолить глаза свекрови на кухне. Благо, ее выручала большая круглая чудо-печка — подарок мамы на восьмое марта.
И все равно в глазах Юлтуз Эсмигюль была не достойна ее сына. А теперь еще и опозорила.
— Откуда вы знаете? Имран сказал?
Она удивилась, что голос звучал ровно, без надрыва. Однако все просто: после эмоционального всплеска она была опустошена, разбита и сил уже не осталось.
— Нет Имрана. Мне прислали видео, как ты кричишь на глазах у толпы! Ты с ума сошла? Все, кто меня там знает, теперь смеются. Ты знаешь, что его сейчас начнут показывать друг другу. Ты опозорила себя, своего мужа, меня!
Эсми прикрыла веки и вцепилась в перила. Голова кружилась, резко затошнило. Она вспомнила, как муж крикнул кому-то убирать камеру. Это было уже после того, как она ударила его любовницу или после?
— Если вы все видели, то поняли, наверное, что Имран изменил мне. Он делал это в вашем бутике. В примерочной. С вашей продавщицей, которую вы так хвалили.
Губы свекрови задрожали и презрительно искривились. Она побледнела, но отнюдь не из-за правды (и так уже увидела вертихвостку в одном бюстгальтере), а от того, что у невестки прорезался голос, но при этом она была совершенно спокойна.
— Даже если так, — неожиданно заявила она, — кто дал тебе право так себя вести? Ругаться с мужем на глазах толпы? Где твое воспитание? Нет его, нет! — сокрушалась Юлтуз, размахивая руками.
— Вы себя сейчас слышите? — покачала головой Эсми и коснулась рукой лба. — Вы считаете, я должна была молчать после того, что увидела? А я видела их своими глазами. Слышала, как он её…
— Хватит! — заткнула свою келин Юлтуз и в это время дверь в дом открылась, а на пороге стоял злой Имран.
— Приехала все-таки, — усмехнулся и бросил ключи от машины на высокую тумбу в холле.
— Я за вещами.
— Уходишь? — спросил он, спрятав руки в карманы брюк. Он смотрел на жену снизу вверх, так как она стояла на лестнице. Они буравили друг друга взглядами, пока Эсми не подтвердила:
— Ухожу. Устала. Дети будут жить со мной, — предупредила она, понимая, что они-то ему не интересны. Он редко проводил с ними время и они уже привыкли к тому, что папа есть, но он всегда на работе.
— И куда ты с ними пойдешь?
— Куда угодно, только бы подальше от тебя. Ты пахнешь дешевыми духами своей шлюхи. Меня от тебя тошнит.
— А меня тошнит от твоего вечно недовольного лица. Поэтому — иди. Только даже если ты уйдешь, кому ты нужна с двумя детьми?
— Ну тебе, как я вижу, ни я ни родные дети больше не нужны, раз ты уже в открытую трахаешь шлюху.
— Эсмигюль! — громко ахнула свекровь. — Что за язык у тебя дурной! Не мудрая ты, не мудрая!
— Мудрость — по-вашему терпеть измены мужа? — повернув голову, она с вызовом посмотрела на свекровь. — Спасибо, но нет. И ваше отношение у меня уже вот где, — она поднесла ребро ладони к горлу.
— Ах ты…
— Апа, мы сами разберемся, — пресек мать Имран.
— Разобрались уже, — Юлтуз и не думала уходить, наоборот, ей хотелось высказаться, — Теперь весь “жут” (уйг. — община по национальному признаку)* будет говорить, какая у меня сноха невоспитанная, — притворно заплакав без слез, она схватилась за сердце. — Какой позор! Имран, ну что ты стоишь? Не видишь, мне плохо? У меня давление!
Вздохнув и метнув на жену последний красноречивый взгляд, мужчина подошел к матери, взял ее под руку и отвел на диван. Эсми все еще стояла на лестнице и слышала причитания свекрови:
— Говорила тебе, рано ты женился, рано! Надо было еще походить, погулять, посмотреть. Нет, ты же не хотел слушать, купился на ее красоту! А теперь смотри — молодость прошла, красота увяла, гонор появился — слова не скажи! Я ей одно слово — она мне десять. Я ей одно — она мне десять.