Драко исподлобья взглянул на неё: стоит, обнимая себя за плечи, слегка покачиваясь, точно душевнобольная. Внутри что-то приказало подойти, обнять и пожалеть эту глупую запутавшуюся в себе девчонку. Он еле сдержал себя от минутной слабости и приложил все усилия, чтобы представить себе картину, где она в объятиях, будь он проклят, Антонина Долохова. Представил и тут же отогнал прочь грязные мысли. Ему хотелось остаться один на один с информацией, которую так легко вывалила на него Гермиона. Нужно обдумать всё и хорошенько напиться, ведь трезвым он эту ночь не переживёт, как и утро, день, вечер и новую ночь. И если огневиски не поможет, он сотрёт себе память и навсегда исчезнет с радаров Грейнджер и ей подобных.
— Всё сказала?
— Глупо просить тебя о прощении, потому просто забудь меня, Малфой, выброси меня из головы, как я выбросила Долохова!
Выброси меня из своей головы, умоляю! Я не могу по-другому! Я ненавижу себя, Драко, я проклинаю себя! Прости и забудь…
По окну отбивали барабанный ритм капли дождя. Гермиона боялась даже на секунду взглянуть в сторону Малфоя. Стыдилась и молила Мерлина дать ей шанс. Она не объяснила, на что ей нужна поблажка, просто просила судьбу решить все за неё здесь и сейчас. В горле стоял ком, мешающий сделать глубокий вдох, а по бледным щекам стекали слёзы. Будь тут Макгонагалл, уж точно не погладила бы по головке некогда любимую ученицу.
Гермиона вспомнила Хогвартс. Увидела картину искривлённого презрением лица Драко тогда перед тренировкой по квиддичу. Услышала в свой адрес «поганая грязнокровка». Ладонь зудела от звонкой пощёчины на третьем курсе. Гермиона ощутила на своём плече толчок, когда они столкнулись в коридоре на четвёртом курсе, прямо за день до Святочного бала.
И наконец услышала свой голос, как поклялась ненавидеть хорька до конца своей жизни. Выходит, это было лишь пустыми словами, которые ничего не значат, как и она сама теперь для Драко Малфоя.
— Убирайся!
Драко не поднялся с пола; смирно ждал пока Гермиона уйдёт, и она ушла. Не просила ещё минуту, не несла очередной бред, не попрощалась. Утёрла рукавом мантии слезы и вышла, тихонько прикрыв за собой дубовую дверь.
7
Yes they know that you've hurt yourself another time
Don't they know that you're full of pain already?
Yes they know that you've hurt yourself another time
Decadence isn't easy, is it?
Then you slowly recall all your mind
Why, your soul's gone cold, and all hope has run dry
Dead inside Never enough to forget that you're one of the lonely
Slowly recall all your mind
— Тебе следует носить волосы распущенными, девочка, хвост придаёт твоему лицу… — Антонин задумался, пробегаясь взглядом по бледному лицу Гермионы. Его скованные руки потянулись к спадающему на плечо каштановому хвосту. — Усталости? Определённо, с ним ты выглядишь усталой.
— С каких пор ты стал разбираться в этом? — на автомате выдала Гермиона и крепко сжала предплечье Долохова, не позволяя ему дотронуться до своих волос. Она приготовилась к перемещению.
— Запомни, ты можешь считать меня кем угодно, думать обо мне что угодно, но! — очередная пауза, задерживающая перемещение. — За свою жизнь я научился трём вещам на оценку превосходно: вычислять предателей, хладнокровно убивать и разбираться в женщинах и их красоте. Вот ты не очень красивая, знаешь?
— Закрой рот! — Гермиону зацепили его слова, но она постаралась не подавать вида. Вышло, мягко говоря, не очень, и Долохов победно усмехнулся.
— Я не это хотел сказать, послушай, ты не красивая по стандартным меркам красоты, но я ясно вижу твой внутренний стержень. Потенциал, если хочешь. Поверь мне, ничто не делает женщину краше, чем сильный характер! Ты можешь гордиться собой, девочка. Помяни моё слово, только слепой больной на голову ублюдок поспорит со мной.
Гермиона дослушала речь Долохова, набрала в лёгкие побольше воздуха, и они трансгрессировали. По крайней мере на какую-то долю секунды. Но, моргнув несколько раз, Грейнджер убедилась — они остались на том же месте.
Почему мы снова здесь?
В руках пожирателя нечто просияло золотом, прежде чем в глазах зарябило, и Грейнджер потеряла сознание.
Образ мыслей сменялся в безумном вихре, напоминая обо всех пережитых моментах. Пугающих, разрушающих и неправильных.
Стрелка сместилась, и настенные часы пробили полночь.