Аньелла не объяснила.
Прислужницы поставили ее на круглый постамент в середине холла. Прежде Аньелла могла только догадываться, для чего из пола возвышается небольшая приступочка — и вот теперь поняла. Прислужницы держали руки девушки, как в тисках. К Аньелле приблизаилась настоятельница.
— Молчи, лгунья! — Крикнула жрица, хотя Аньелла не успела произнести в свое оправдание и двух слогов.
Другая на месте Аньеллы, быть может, разочаровалась бы в религии тотчас же. Иная, покрепче духом — когда Барбаручча закончила бы свои измывательства. Но Аньелла осталась верна своим идеалам до той минуты и, как показали дальнейшие события, пронесла свою веру в изначальной крепости и пламенности до конца жизни. Во всяком случае, насколько это известно свидетелям.
— Раздевайся, — приказала настоятельница.
Аньелла, дрожа, повиновалась. Стянула чепец и положила его на пол перед собой, затем расстегнула пряжки хитона и спустила его с плеч.
— Все, все снимай, ты не достойна носить и нитки, посвященной Уризену!
В довершение всего, настоятельница сорвала с шеи Аньеллы образок, подарок сестры.
— Я могла бы тебя высечь, но ты слишком развратна для подобного наказания, — голос верховной жрицы сочился презрением. — Боюсь, как бы это не доставило тебе удовольствия. Так вот — стой и размышляй над своим поведением. Не смей спать, садиться, переменять позу или накидывать одежду! Я хожу неслышно, ты уже убедилась. И мои помощницы тоже. Если мы увидим тебя не кающейся надлежащим образом… Поверь мне, ничего хорошего с тобой не случится.
Аньелла стояла, ни жива, ни мертва. Она не понимала, как могло произойти подобное недоразумение!
— Я вообще, — бросила настоятельница уже от дверей, прежде, чем вернуться к своим делам. — уже раздумываю, а достаточно ли ты хороша для нашей общины? Достаточно ли вообще чиста, чтобы иметь право служить Уризену?
Аньелла ждала, что слова жрицы завершит звук захлопывающейся двери, но нет. Дверь осталась открыта — чтобы каждая могла посмотреть на Аньеллу. Донести, если она упадет или сядет. Подивиться, ужаснуться, уяснить, что с ней будет то же — если она пойдет против правил настоятельницы.
В числе послушниц последних было куда больше, чем первых.
После ее еще дважды наказывали. За пристрастие к текстам принца Эйда — он считался неканоническим апологетом уризенианства, в какой-то мере даже еретиком. И по ложному донесению одной из послушниц, что якобы Аньеллу обуревали греховные мысли, и она призналась, что ищет, кого бы склонить к соитию. Аньелла так никогда и не поняла, зачем едва знакомая ей послушница сочинила этот донос. Никакой выгоды от того она не получила.
Но оба раза Аньелла приняла наказание с полным равнодушием. В последний раз, однако же, за окном лютовала зима, и на следующее утро, когда Аньелла вернулась на несколько часов в постель перед утренней службой, у нее началась лихорадка. Теперь настала очередь Юберты ухаживать за подругой.
Болезнь Аньеллы украла у нее несколько месяцев жизни и стерла всю радость с ее лица, но, по крайней мере, избавила от новых наказаний. Неизвестно, была ли настоятельница настолько сурова, чтобы оставлять в холле нездоровую девушку, но у прикованной к постели, почти все время спящей Аньеллы просто не находилось возможности грешить — хотя бы и в уме приснопамятной злонамеренной послушницы.
Даже не имея сил встать, Аньелла ежедневно молилась, прерываясь лишь тогда, когда надрывный кашель лишал ее голоса. Юберта, как могла часто присутствовала у постели больной, держала ее за руку и подавала молитвенник или четки.
Видя такое прилежание, Барбаручча устыдилась своей прежней суровости и, пусть поздно, подумала, стоило ли относиться к послушнице с такой строгостью? Поразмышляв немного, настоятельница решила, что девушка, выдержавшая без жалоб столько испытаний, очевидно, тверда в вере, и настал час принять ее в жрицы. Когда Юберта сообщила радостную новость Аньелле, та даже нашла в себе силы приподняться на подушках. Счастливое известие подействовало на больную лучше любого лекарства. Не прошло и десяти дней, как Аньелла встала с кровати. Она еще не до конца оправилась и то и дело замирала — стоя или опускаясь на колени, порой прямо посреди коридора, чтобы не потерять сознание. Она словно черпала силы не из немощного тела, а из веры: в первые дни после выздоровления она делала почти все то же, что и будучи в полном здравии, хоть и несколько медленней.