Полуострова в Европе.
То же самое с островами:
-- Корсика, Сицилия, Сардиния!
-- Ну, дальше, -- нажимает учитель.
-- Суматра, Ява, Борнео, Целебес.
-- Дальше!
-- Крит! И тот... как его там... Берингов пролив и тот... Грин... Грин... Гринляска!
-- В угол!
Так что географию мы знали...
Лодку мы наметили украсть у деда Пидсотка на озере, -- дед Пидсоток там сети ставил, карасей ловил, -- ночью перетащить к речке (речка звалась Ташань), поплыть по Ташани до Ворсклы, по Ворскле до Днепра, по Днепру в Черное море, -- ну, а морем путь уже прямой, как на ладони, в Дарданеллы, Босфор, из Босфора немного вправо, в Бабэльмандебский пролив, а оттуда уже до Африки "как до соломы".
Сашко Кендюх натаскал булок, сала, яблок, спичек, соли... Все это мы припрятали в глинище за кладбищем.
Был конец мая.
Однажды темной ночью, когда дед Пидсоток расставил на озере сети, мы тайком перетащили его лодку с озера на речку.
Той же ночью, задолго до рассвета, мы должны были дать стрекача, но Сашко Кендюх никак не мог добраться до бабушкиного кошелька: бабушке в ту ночь не спалось, она все кряхтела и кряхтела и задремала только под утро.
Пока Сашко следил за бабушкой, мы с Паньком и Омельком перенесли из глинища в лодку продукты и кое-какую одежду.
Уже светало, когда прибежал, запыхавшись, Сашко.
-- Шесть рублей! -- выпалил он.
-- Ого! -- крикнули мы и давай скорей укладываться. Не скажу, почему в тот день нечистая сила сорвала деда Пидсотка ни свет ни заря, -- кажется, базарный день в местечке был, и дед решил пораньше очистить сети, чтобы первым со свежей рыбой на базар явиться,
Подошел дед к озеру, нет лодки...
Дед юрк туда-сюда, а от озера через луга к речке по траве след, где мы лодку тащили (вот какие мы были мудрые, как следы замели!), дед по следу к речке, и только мы хотели оттолкнуться, как Пидсоток:
-- Куда это вы, висельники, а?
Ну, мы из лодки, как лягушки, -- прямо в воду! Воды в речке было по пояс... Я успел ухватить булку. Бабушкины шесть рублей были зашиты у Панька в поясе... Мы бегом лугами до Ясеневого... Это такой лесок за селом с глубокой балкой посредине. Засели в балке, в густом орешнике, сидим, сопим.
-- Что дальше делать?
А чертов дед Пидсоток поднял шум на все село:
-- Ишь, сукины сыны! Острожники, изуверы, башибузуки! -- Разошелся дед, чуть ли не все село собрал. -- Чьи?
Дед всех узнал и всех выдал...
Матери наши каждая по-своему:
-- Ой, боже мой!
И каждая начала искать что-нибудь длинное и увесистое...
-- Где же они? Дайте мне моего! -- Каждая мать ударила руками о полы.
-- Подались в Ясеневое! -- пыхнул трубкой дед. -- Нет, вы смотрите, люди добрые, лодку украли! Как бы я тогда сети ставил?! А? Вот разбойники! Поймаю -- изничтожу!
-- Куда ж это они собрались? -- плача, спросила моя мать.
-- Куда бы ни собрались, а конец один -- острог! -- махнул рукой дед Пидсоток.
Матери опять:
-- Царица небесная! Ой, дайте мне моего!
Дед Пидсоток выбросил из лодки на траву одежду и все наши запасы.
-- Забирай, чье оно тут есть! Да помогите лодку к озеру перетащить! Ишь, хлюсты, сколько травы истоптали! Беритесь! Ревете тут! Смотреть за лоботрясами нужно лучше, чтобы не хныкать потом! Матери!
Взялись наши матери за лодку и вместе с дедом перетащили ее к озеру...
Двое суток сидели мы в Ясеневом, в балке... А потом вечером пошли домой.
Мать очень плакала, а отец поучал, как из дому удирать в путешествие...
Фантазия, помнится, зародилась у меня в голове, а отец выбивал ее совсем из другого места. Вожжами...
Панько и Омелько тоже садились на скамейку потихоньку, осторожненько и при этом морщились-морщились.
Через неделю наведался из хутора Сашко Кендюх.
-- Ну как? -- спросили мы его.
-- Два кнута на мне отец изломал! Очень сердился! -- рассказал Сашко.
-- А бабушкины деньги? Шесть рублей?
Панько отдал деньги Сашку, еще когда мы в Ясеновом сидели.
-- Подбросил бабушке там, где она кошелек прячет. Бабушка думает, что она вытряхнула его, когда в субботу деньги на свечку брала...
Так закончилось наше путешествие в Африку за львами и в Америку, где мы собирались посмотреть, как сдирают индейцы скальпы с бледнолицых.
Давным-давно это было...
Было это чуть ли не в то лето, когда короновался на царство последний российский император и когда староста гонял всех в церковь, чтобы вымаливали "многая лета" царю.
Не очень горячо, видать, молились тогда за царя и императора, ибо лета ему вышли не такие уж долгие, а главное -- последние для него и для всей его династии.
1926 ______________________________________________________________________
Дед Матвей
Во-о-он там, у пшеничных копен, дед Матвей гусей пасет...
-- Здоровы были, дед Матвей!
-- Здравствуйте!
-- Как живете?
-- Ничего себе!
Только дед Матвей "ничего себе" не скажет, а говорит дед Матвей о том, как живет он, по-своему...
Очень уж "круто" говорит дед Матвей... Вообще дед Матвей говорит чрезвычайно "кудряво", и после каждого выражения, после любого слова дед Матвей "загибает" и "загибает" так, как никто вокруг "загнуть" не способен...
Великий дед в этом деле архитектор: у него столько этажей, с такими карнизами, с такими узорами, что не разговор у деда Матвея, а кружево, "богом", "душой", "Христом-богом" и "матерью" вышитое...
Еще с детства как начал панов честить, так до сих пор...
Пусть и панов давно нет, но не отвыкать же деду Матвею в 73 года!..
-- Вот как вышвырнул меня батько под плетень еще вот таким, я встал да как пошел, как пошел!.. А было мне тогда... Был, как говорят, не подросток, не парубок... И такого я на своем веку насмотрелся и наслушался... И ничего, не свалили. Живой. И жить буду еще, так как наша теперь взяла... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дедова теперь взяла...
Стоит дед Матвей среди поля, а справа у него Псел, а перед ним луг... И луг, и поле, и Псел, и все вокруг теперь "наша взяла".
Стоит дед Матвей, на дрючок опирается... Невысокий дед Матвей, в белой жилетке, в белых полотняных штанах, в черном картузе, на брови надвинутом, и смотрит дед Матвей на все четыре стороны своими уже незоркими глазами... И ноги у деда Матвея уже немножко колесом, и хлопают деда Матвея по икрам короткие голенища. Дед Матвей в сапогах, так как:
-- Э! Колется! Стерня колется!
А сколько эти подслеповатые дедовы глаза поперевидели за 73 года, сколько эти дедовы немножко колесом ноги повыходили, сколько эти дедовы потрескавшиеся руки перетаскали, а сколько эта спина у деда Матвея повынесла!..
Может быть, поэтому очи его теперь слезой омываются, так как:
-- Не вижу уже теперь, трясця его матери, как когда-то видел! Левое слезой берется и закисает!.. Говорят, розовым цветом промывать. Промывал -- не берет... Мне бы вот крашанку [1], я бы в пять секунд вылечился... Из крашанки такое лекарство знаю, что намажу -- и все... И прошло...
Может быть, поэтому и ноги у деда Матвея немножечко колесом, так как:
-- Не побегу уже теперь, как когда-то бегал. Гусыню" бывает, -издохла бы она, -- не догоню!.. Вот так...
И руки уже у деда Матвея не так косу тащат, и спина у деда Матвея уже не так ловко сгибается и выпрямляется...
Только дух у деда Матвея, как и прежде:
-- Да не покорюсь, ей-богу, не покорюсь... А как увижу неправду, смотри мне, для неправды у меня вот этот дрючок выстроган... Так и порешу!.. Враз!..
* * *