«Ко мне, Мухтар», «Чужая родня» и многие другие однозначные по жанру кинофильмы с Юрием Никулиным в заглавных ролях покоряют миллионы зрителей не только бесподобной игрой этого артиста, а главным образом душевностью и глубиною подлинной человечности созданных им отнюдь не комедийных героев. А разве появились бы в кинофильмах эти герои, если бы на арене цирка не было такого же душевного и человечного клоуна Юрия Никулина, если бы сам он всегда, во всех проявлениях повседневной жизни, не был таковым?
Я многие десятилетия, еще со времени Челюскинской эпопеи, дружу с Народным художником Советского Союза, академиком Федором Павловичем Решетниковым, мастером и сатирических, и не только сатирических полотен. Его прославленные картины «Опять двойка», как и «Прибыл на каникулы», ни в малейшей степени не сатиричны. Но внимательно всмотритесь в виновато склонившего голову, придавленного свалившейся на него бедой малыша-двоечника, и сразу почувствуете, не сможете не почувствовать, что вся ваша нежность, все ваши симпатии — только ему. Точно так же, как любовь и гордость, лучащиеся из прищуренных, поверх очков, глаз деда, обращенных на внука-суворовца, это ваша собственная любовь и ваша гордость. Мы, челюскинцы, и на корабле, и на льдине недаром считали Федю Решетникова душой нашего многочисленного и многонационального коллектива. Его общительность, отзывчивость и неизменная жизнерадостность, как и сатирические рисунки и дружеские шаржи в стенной газете, не раз скрашивали тяжелые, горькие минуты, выпадавшие на нашу долю и во время плавания судна и в ледовом лагере Шмидта. И нам очень дорого, что известные ныне всем полотна бывшего челюскинца приносят радость посетителям многочисленных вернисажей и Третьяковской галереи.
— Пойди-ка ты погуляй, а нам не мешай работать,— говорил Иван Михайлович Федоров «червяковцу», нарушившему тишину в классе.
И не было большего наказания, чем эта спокойно произнесенная, звучавшая почти шутливо фраза.
А разве не тот же подтекст и в «Полесских робинзонах», и в «ТВТ», и в других произведениях Янки Мавра? В них, наряду с очень серьезным, есть и юмор, и откровенная ирония, смягченная и согретая душевной теплотой писателя. Есть и беспощадный сарказм, адресуемый так называемым цивилизованным недочеловекам! И нет только одного — злобы к людям и ожесточения против людей.
Дед сам говорил не раз:
— Гнев — это не озлобление, а нормальная, естественная и здоровая эмоция даже добродушного человека на неожиданное стечение выходящих из ряда вон обстоятельств. У каждого бывают в жизни моменты, когда его терпению приходит конец. Нельзя загонять терпение в глубь самого себя, необходимо разрядиться. Отсюда и вспышка гнева, иначе наступит психологический стресс и человек сломается. Сумей промолчать, заставь себя удержаться от справедливого гнева перед очевидной несправедливостью раз, второй, третий, и станешь в конце концов безразлично равнодушным ко всему. Тот, кто не гневается, не может и искренне восхищаться. Но если своим восхищением здоровый, нормальный человек охотно делится со всеми, так чрезмерный гнев, переходящий в озлобление, не имеет права обрушивать ни на кого. Особенно на детей! Потому что чрезмерный, затяжной гнев — это ожесточение, злость. А ожесточение и злость уродуют детей чаще и больше всего!
Уродуют детей… А взрослых?
Не сами собой родились общенародные выражения: «злостный преступник», «злостный алкоголик», «злостный клеветник», «злостный анонимщик». Никто никогда не скажет: «злостный доброжелатель» или «злостный приятель»,— разве что в шутливом, в ироническом смысле. Потому что злой, злостный, озлобленный, ожесточенный — это психически ненормальный, больной человек или антиобщественный, аморальный тип!
Дед всегда таких чувствовал, безошибочно распознавал. И, неприступным своим спокойствием отгораживаясь от них, старался уберечь тех, кто был с ним рядом.
А рядом всегда были люди. Иван Михайлович органически не переносил одиночества, отшельничества, отчужденности, считая все это ничем не заслуженной карой. Искал не просто знакомства ради знакомства, а близости с людьми необычных, незаурядных судеб. И когда находил, готов был несмотря ни на что оберегать их от ядовитого жала озлобленных или своей спокойной, невозмутимой иронией, или, если она не помогала, мгновенной вспышкой гнева, вгоняющей озлобленного в трепет.
Так было в его повседневной жизни. И в творчестве так.
Чем лучше Мавру работалось, тем веселее, остроумнее, изобретательнее на выдумку, розыгрыш, шутку он становился.