— Это твои вожделения выпали в осадок, — ехидничает из-за стола пьяный Лейбниц.
— Неужели тебе всё равно?! — не отстает от Власова Калачов.
— Да, мне всё равно. — Власов невозмутим. — Мне скажут: туда фотографируй — буду туда фотографировать. Мне дочке платьице надо на день рожденья купить. У меня дочка куклу Барби просит.
Входит Петя Денежкин, запирает за собой дверь на ключ. С той стороны умоляющие рывки — Петя тоненько смеётся. Подходит к столу. Трогает Лейбница:
— Жив? Коньяк есть?
Лейбниц ему дерзко:
— Лысым не отпускаем.
Петя:
— Напился, лохматый. — С опаской нюхает «Ройал».
— Почему коньяка нет? — Выпивает, хрипит: — Лейбниц, убийца! Лучше бы ты повесился. — Садится, обнимает Лейбница: — Знаешь, какая твоя проблема, Лейбниц? Ты слишком честный. Ты не Лейбниц даже, ты — Кукушкин. Я так и буду тебя звать — Кукушкин. Почему коньяка нет, Кукушкин? Потому, что ты не воруешь, Кукушкин. А ты воруй! Но чтоб коньяк — был!
— Петя, — укоризненно, с восточным акцентом начинает Калачов. —Ты маленький был? У тебя папа-мама был? Ты почему такой злой, Петя?
— Это что? Это наезд?
— Ты зачем герою руку сломал? Зачем его горбатым сделал?
— Все ясно. Ты уволен! Все уволены!
— Мы творим уродов, — бросив акцент, мрачно заявляет Калачов.
Петя Денежкин задумывается.
— Сейчас ты мне про карму будешь вкручивать политграмоту... знаю я тебя... Это не мы, это жизнь творит! А мы её, блин, отражаем. Мы — зеркало русской елдорай-ской революции! Неигровое кино из всех искусств является честнейшим! Потому, что ничего не надо выдумывать. Потому, что всё равно страшнее жизни ничего не выдумаешь.
— Девкам иди рассказывай про зеркало, — грубит Калачов. — Ты вожделения свои отражаешь, а не жизнь. Населяешь мир своими монстрами и ещё нас в это дело втягиваешь. Ты сатаноид!
— Ну всё! Хватит! Никто тебя больше не втягивает! Мотай отсюда! Где твои вещички?
Власов:
— Чё вы тут разорались. Идите вон на улицу.
Но Калачова понесло. Он разворачивает стволы на Власова:
— А ты — оператор — живешь зажмурившись! Все над тобой режиссёры! Барби, кстати, — это тоже сатанизм! Блеф! Опиум! Насос для выкачивания денег из твоего кармана!
Власов, грозно:
— Ты Барби не трогай. У моей дочки и так ничего нет, кроме мечты. Так что ты, учитель, заткнись лучше, а то ударю.
Лейбниц:
— Я же говорил — все козлы.
Тьма. Голос Пети Денежкина во тьме:
— Господа алкоголики, подъём! Через двадцать минут — съёмка!
Вспыхивает утро. Падают стены гостиничного номера, обнажается интерьер с койками, чемоданами и мусором — всё заливает солнечный свет и свежий воздух. Ночной срам виден всему миру. Пряча лица, киношники подбирают одежду, Михалыч, сидя на койке, с недоумением рассматривает бильярдный кий, накрепко зажатый у него в руке.
— Так... — что-то вспоминает. — Так... Ага...
— Ё-моё, — Власов, опухший и взъерошенный, натягивает брюки. — Ремень лопнул... Вот вчера спирту напился — аж ремень лопнул.
— Господа, — треснутым голосом молвит Лейбниц.
— У меня есть эксклюзивная мечта — опохмелиться.
— Щас тя Деньгович опохмелит.
Стены помещения восстанавливаются в парусиновом варианте —белыми, пересечёнными солнцем, приятно колышущимися от ветерка. Внутри уже чисто, уютно, Лейбниц тащит самовар. Михалыч что-то режет, Власов жует, Калачов с виновато прижатыми ушами из-за стола еле виден.
Бравурная духовая музыка. К крыльцу с муравьиной тропой подползает, раздвигая листву, гигантский сверкающий автобус, из него выпрыгивает Макс — шустрый малый в рубахе-«расписухе» и маленькой нахимовской фуражке на темени. Он не умолкает ни на минуту:
— Так: девочки, становись, смирно, вольно, можно оправиться и закурить: оправиться туда, закурить сюда — прошу не путать! О соле, о соле мио! Се грандотель, се грааандотеель!
Автобус сочится народом: выпрыгивают и немедленно закуривают актрисы в бикини; счастливый Дима Монь-кин тычется туда и сюда со стопкой разноцветных флажков; бородатые Петины гости из города вытаскивают коробки шампанского, сигары, удочки, ласты, маски, шезлонги, надувные матрацы; блаженно щурясь, сходит спонсор с пейджером, следом — его пышноволосая жена и две дочки в миленьких шляпках; разбредаются приехавшие на съемку фоторепортеры областных газет; подоспевший редактор местной многотиражки приглашает Петю Денеж-кина вечером «на щуку». «Ловить?» — свысока уточняет Петя. «Нет, есть», — редактор жестами, как иностранцу, показывает Пете, что щука уже поймана и нафарширована. Петя в режиссёрской робе, меченой Барселоной, с козырьком на лбу и рацией через плечо вид имеет геройский.