Сытый и добрый Калачов объяснил девушке, как делается фуэте, собственноручно покрутил ладную Люсь-кину фигурку. Расчувствовался. Обводя рельеф, молвил медленно:
— Ты, Люк, своего главного достоинства не знаешь. С тобой так врётся хорошо. Ты моя вдохновительница. Мы с тобой, Люк, огромные бы деньги делали на всяком вранье. Кабы не моя лень...
Люська обожала такие медленные речи сытого Калачова. Она таяла, грациозно стекая в сторону дивана. Снятые брюки Калачов сложил аккуратно.
Потом, после всего уже, он принял душ. Почему-то всегда получалось, что душ — потом. Ну не монтировался душ в середине эротической сцены. Иногда, правда, удавалось сделать его компонентом — тогда под душ становились оба и, как правило, уже не выходили из-под него до изнеможения. —Да, чуть не забыл. У тебя была такая жёлто-корая кофта. -Ну.
— Дай мне её сфотографироваться. На загранпаспорт: в Германию еду.
— Ой да ты что — в Германию?!
— Кофту, кофту.
— Ой да ты что, она такая страшная.
— Ничего, на чёрно-белом она весьма.
Порывшись в хламе, Люська выдала ужасную, осиной
жёлто-коричневой расцветки вязаную кофту. Калачов сунул её в свою торбу и, уходя, стырил на кухне две красных помидорки.
Мысленно покраснел: Рыбка.
Пришел к Валентине.
— Надо же, — приветствовала его Валентина и тотчас ушла на кухню.
— Сразу притих! — закричала она там на кого-то. — Сразу морду свою спрятал! А я вот тебе в следующий раз вот этой штукой — по башке! Паразит такой! — громко дыша, Валентина вышла из кухни, влезла на кресло с ногами и гневно закинула длинную полу халата себе на плечо. — Никакого покоя в собственном доме! Знаешь, этот гад во сколько пришёл?
— Который гад? — осведомился Калачов, входя в гостиную и осторожно присаживаясь на край кресла поодаль.
— Вон тот гад! Этот — паразит! А тот — гад! Все сволочи. Есть будешь?
— Я лучше позвоню. В Москву — не возражаешь?
Валентина пожала плечами.
Калачов сел за её стол, протянул руку к аппарату — тот завозражал.
Валентина вскочила: это меня! — следом метнулся чёрный кот, хватая её растопыренными когтями за пятки.
— Ай!! —дико взвизгнула Валентина. — Сволочь!!! — Пнула воздух, схватила трубку, пропела томно: — А л л о... А, дома. — Кинула трубку на стол, маршем пересекла комнату, распахнула дверь: — ТЕБЯ! — объявила тоном гоголевского Вия.
Вышел длинный, тощий юноша с двумя серьгами в левом ухе. Подобрал трубку.
— Поздоровайся с отцом! — приказала мать.
— Привет, — вяло бросил юноша не то отцу, не то трубке и надолго сгорбился над аппаратом, поминутно роняя «ну».
— Вот такие у них разговоры, — призвала Калачова в свидетели Валентина. — «Ну» и «ну». Хватит нукать! Мне должны звонить! Отцу надо звонить! Немедленно положи трубку!
— Заткнись, — вдруг сказал сын.
— Что?! Ах ты сволочь! — взвилась Валентина.
— Сама сволочь! — крикнул сын. Брякнул трубкой, бабахнул дверью. Валентина, отбиваясь от кота, устремилась за ним:
— Где твой плейер? Где мой плейер, который я тебе подарила? Где он, я хочу знать! Ты должен с ним поговорить, — она решительно повернулась к Калачову.
— Да это я взял плейер, — неожиданно вступил Калачов. — Послушать.
Валентина опешила.
— Как это... Ага. А бутылку из-под пива тоже ты оставил? А девки звонят — тоже твои?
— Девки не мои, — загоготал Калачов.
— Всё ясно. Звони давай. Если что — тебя разъединят. Это какой-то ад!
Калачов набрал номер немецкого посольства в Москве.
— Гутен таг. Пригласите, пожалуйста, Мартину Лау-зитцер.
Всё вокруг споткнулось, замерло и уставилось офонарело. Калачов говорил по телефону о визах, самолётах на Берлин, таможенных досмотрах, марках...
— Ты что, — равнодушным голосом спросила его Валентина, когда он положил трубку, — в Германию едешь?
— Да надо, — таким же и даже более равнодушным отвечал Калачов. — Надо фильм отвезти на фестиваль. Помнишь Петьку Денежкина? Мы с ним фильм сняли, ма-аленький такой. Ну то есть — он снимал, а я сбоку стоял.
— Тебе надо подстричься, — засуетилась Валентина. — А деньги у тебя есть? У меня есть сто долларов. Ты так с дыркой и поедешь? Давай зашью.
Рыбка моя, Рыбка...
Композитор Вальтер Лопушан жил также один, но не так же, а намного лучше. Так сказал себе Калачов, выходя из лифта на 16-ом постсоветской планировки этаже.
— А, господин барон! — приветствовал его Лопушан. — Вы за своими носками? Света их постирала, заштопала...