Отец пытался ее приободрить.
Мы с мамой и с братом сидели в маленькой комнате. От комнаты деда нас, казалось, отделяли тысячи километров, рвы, реки, горы.
– Дурак, – прошептал я.
Мама одернула меня.
Через час вернулся отец. Потом вновь позвонили в дверь – приехали люди из похоронного бюро. Шаги по коридору, звуки голосов, таинственный потусторонний шум.
Глядя в окно, я видел, как по серой дворовой слякоти медленно укатил белый фургон с надписью «Похоронное бюро «Ритуал»». Словно он перевозил мебель или продукты для супермаркета.
Теперь осталось свыкнуться с тем, что его нет. Мы пообедали (или позавтракали). Мама совершенно некстати сообщила, что у нее болит зуб, и ей надо идти к зубному. Она ушла, хотя мне очень этого не хотелось. Я не мог поверить, что мы не можем дожить этот день все вместе.
Я сидел паркетном на полу, перечитывая взятый из тумбочки комикс «Багз-Банни», который купил во время нашей поездки в Санкт-Петербург этим летом. Я снова и снова перелистывал страницы, пытался читать по ролям, воображая, будто озвучиваю мультфильм. Первый, второй, третий раз. Я все время сбивался и фальшивил – приходилось читать заново. Дурацкая привычка делать все идеально давала о себе знать даже в такие дурацкие минуты. Я притворялся, будто получаю от этого удовольствие.
За окном начали собираться сумерки. Деревья, словно в бреду, шарили в полумгле голыми когтями ветвей. Казалось, на улице уже давно нет ни одного человека. Я старался не смотреть в окно, но чувствовал приближение ночи спиной. Чтение обессмысливалось, картинки и сюжеты все больше отдавали глупостью и равнодушием. Я беспокоился за маму. И потому что она ушла в такой день, и потому что вообще часто за нее беспокоился, когда на дворе было темно.
Я вышел из своей комнаты с наворачивающимися на глаза слезами. Отец лежал на диване с серым лицом и потускневшим взглядом, не выражавшим ничего, кроме тупой, ноющей боли.
Он заговорил со мной, думая, что я опечален из-за деда. Мой вопрос «Когда вернется мама?», кажется, вызвал у отца раздражение: он глубоко презирал мои надуманные, пустые страхи.
Я вернулся в комнату и снова остервенело просматривал журналы, почти не вдаваясь в их смысл. Время бежало неумолимо, словно затягивающие в себя зыбучие пески. Было тяжело.
Два поворота дверного замка выдернул меня из кошмара. Мы снова были все вместе. Когда через пол часа я вновь зашел в зал, отец уже не лежал на диване, а играл в компьютер. Во мне проснулось ханжеское ощущение неправильности того, что он делает. Я ничего не посмел сказать отцу, но сам себе пообещал не играть в компьютер еще хотя бы неделю.
У меня по-прежнему не было ощущения горя. Дед умер. Но кроме этого ничего не изменилось. Разве что одна из комнат теперь на многие месяцы превратилась для меня в сакральное, запретное место.
Мы с братом легли спать на двухэтажной кровати. Лежа наверху, я смотрел через полузашторенное окно на горящие болезненной желтизной уличные фонари, темные дома с тусклыми окнами и иногда проезжающие по дороге с печальным шумом автомобили.
И поистине странное, противоестественное, извращенное чувство удовлетворения начало ласкать меня изнутри. Мне было приятно, что деда нет. Что он там, далеко, в надежном месте. Сейчас мне кажется, я тогда просто радовался тому, что самое плохое миновало: дед исчез не так, как я представлял себе в страшных фантазиях. Очень тихо, без жуткой сцены, без криков, без помешательства. Не в зале, не на кухне, не средь бела дня, не наедине со мной. Где-то в глубине души я был благодарен ему за это.
***
Ночь прошла без сновидений. Я снова проснулся в сумерках и лишь немного оцепенел, когда на меня рухнули воспоминания о вчерашнем дне. Мама и отец сидели среди одеял на диване, глядя в телевизор. Спецназ штурмовал театральный центр на Дубровке. По словам репортера, благодаря слаженным действиям бойцов и применению усыпляющего газа количество жертв удалось свести к минимуму.
Миновав родителей, я вышел в коридор и направился к ванной. Знакомая с малых лет дверь комнаты деда таила в себе ужас. Казалось, из нее вот-вот выскочит демон. Я начал чистить зубы, и вдруг внутри меня словно разорвался с дикой болью нерв. Мне впервые по-настоящему захотелось рыдать. Дед умер. Никогда он больше не откроет с натужным треском дверь, не пойдет ни на кухню, ни в туалет, ни в ванную. Не разразится своим знаменитым кукарекающим кашлем. Его нет. На этом все.
Я так и не заплакал. Невыносимая скорбь исчезла так же внезапно, как и возникла.
Я вернулся в зал, зажег компьютер, сел играть, без особых усилий презрев данное самому себе еще вчера обещание. Нарисованные герои, повинуясь моим приказам, резали и отстреливали нарисованных врагов. Смерть в игре заставляла забыть о смерти. Жизнь становилась такой же, как прежде.