Так мы, продвигаясь от одного скопления кустов к другому, пересекли всю солнечную сторону склона и вновь приблизились к вершине холма. Здесь-то я и увидел хищную птицу, которую принял за орла, а Дедо в ней сразу признал ястреба.
Здесь мы с ним и обсуждали лошадей и ишаков. И я все допытывался:
— Дедо, я все равно хочу знать: правда ли, что орлы могут не моргать, когда глядят на солнце?
Поняв, что я не отстану, дедушка остановился, опустил ведра на землю, размял пальцы и посмотрел вдаль. Молчал долго. Взляд его застыл. Я терпеливо ждал, потому что был уверен, что дедушка знает все, и ответ на этот вопрос тоже. Просто он решал, пора ли мне открыть тайну или еще рано.
— Почему орлы могут смотреть на солнце и не моргать, да? — переспросил Дедо. — Потому что они летают высоко в небе и живут высоко в горах. Там им не с кем и нечего делить, там они не знают ни горестей, ни боли («дард у цав чунен»). А люди на земле все делят ее, землю несчастную. Как люди после этого могут смотреть на огненное солнце и не вспоминать сгоревшие деревни? Вот слезы и застилают глаза.
— Выходит, что люди — плаксы и слабаки? — возмутился я, не поняв сути дедушкиных слов. Да и как мне было их понять в мои двенадцать лет?
— Да, человек слаб, может и заплакать. Но и силен тоже. Он может… многое…
Дедо не нашел нужных слов или решил по-другому объяснить:
— Понимаешь, мальчик мой («хохас»), человек способен и на дно ущелья спуститься, — дедушка показал вниз в ложбину между склонов, а потом поднял руку к далекому хребту, — и на вершину горы взобраться. А орел, если упадет на землю, едва ли встанет.
Дедо поднял ведра и поторопил меня:
— Но мы все — и люди, и ослы, и даже орлы — должны прятаться от солнечного удара. Смотри, как припекает. Давай спустимся в тень, к роднику. Устроимся на привал, перекусим и отдохнем.
Дедо издали выглядывал по каким-то ему известным приметам место источника. И безошибочно вывел нас к довольно-таки полноводному для середины августа ручью. Мы ускорили шаг, двигаясь по течению выше, пока не вышли к озерцу под кронами высоких деревьев. Весь берег был залит свежей грязью.
— Я твою… («Ес ку…»), — начал было ругательство Дедо, но сдержался.
— Дедо, что случилось?! — Я не понимал, что его так разгневало.
Дедо обошел по траве размокший участок и обнаружил то, что искал. Точнее, того, кого он искал. Это был человек, который спал, полусидя прислонившись к стволу дерева. На глаза была натянута видавшая виды вязаная шапочка, из-под нее торчала борода.
— Эй, чо-о-обан!
Тот, кого назвали пастухом, вскочил на ноги, стянул шапку и уставился на старика, сердито смотревшего на него сквозь очки. Они заговорили на азербайджанском. Я ничего не понимал, мог только следить за жестикуляцией. Дедо показывал на замутненную воду. Чабан отвечал поначалу со смешком, потом начал активно убеждать в чем-то, указывая своей палкой в сторону, потом его запал утих, и под конец он слушал, потупив взгляд. Я впервые увидел в дедушке учителя, который наставлял нерадивого ученика. Дедо так переволновался, что снял запотевшие очки и протер их уголком рубашки.
В сорок четвертом году осколок попал ему под бровь, чудом не задев глаз. С этим осколком дед вернулся с фронта и прожил всю жизнь. Поврежденный глаз плохо видел. Когда дед снимал очки, шрам придавал его лицу такое строгое и сердитое выражение, словно он был страшно зол. Думаю, что именно под этим взглядом чабан перестал спорить.
Мы повернули и пошли искать другой источник. Мне не требовалось объяснять, что произошло. Я все понял, когда мы прошли мимо отары. Нельзя было пасти овец около родника, которым пользуются люди.
Не успели мы сделать и десятка шагов, как нас догнал чабан. Из того, что он сказал, я выхватил два слова, знакомых из азербайджанского: «даи» и «чорек» (дядя и хлеб). Он церемонно преподнес две лепешки и большой, неровно отломленный, видимо, наспех, кусок брынзы. Дедушка ответил что-то, качая головой, взял только одну лепешку и поблагодарил. Пастух не стал настаивать, остался стоять с лепешкой в одной руке и с сыром в другой.
— Дедо, но где-то же надо пасти стадо? Овцы тоже хотят пить воду. — Я все-таки решил задать вопрос, который меня начал мучить.
— Внизу, где ручей так и так разливается и уходит в землю. А пачкать течение у истока нельзя.
— А почему он не сделал так?
— Ему хотелось прохлады, а внизу тени не было. А потом ему было лень отгонять овец, которые потянулись за ним следом. Он заснул, а они залезли в воду и вот… истоптали все вокруг.