Мне нравилось это признание в скромной и стыдливой нежности. Меня привлекали мальчики сдержанные и галантные, незаметно забегавшие вперед, чтобы распахнуть передо мной дверь, казавшиеся романтичными, умевшие владеть собой, проявлявшие себя любезными кавалерами. Легкое касание пальцев, поцелуй в щечку заставляли мое сердце забиться сильнее. И это было все, что я им дарила. Единственным моим требованием было, чтобы они уважали меня, нравились Паблито и чтобы Паблито нравился им.
Я была совсем еще девочкой, и, когда один из них подарил мне дурно дешевенькое кольцо, купленное на ярмарочном празднестве, у меня перехватило дыхание. Преподнесенное со значительным видом, это кольцо подстегнуло мое воображение. Я словно бы наконец вырвалась из раскаленных щипцов Пикассо, избежала клейма.
Какой наивной я тогда была.
А Паблито был сражен чарами одной из девочек нашей группы. Ее звали Доминик, и эта Доминик была с Корсики. Она была прелестна, она была нежна, она была невинна, задумчива и глубокомысленна. Все было при ней.
Итак, да здравствует любовь и наслаждение, и Паблито очень хотелось признаться ей, что его сжигает пламя страсти, но как сказать «я тебя люблю», если любовь еще никогда не приходила на свидание к детству?
Стыдливый и застенчивый, Паблито не решается открыться своей корсиканочке.
Доминик не замечает взоров Паблито. Как ей догадаться, что она нравится Паблито, если он не сказал ей ни слова?
— Что мне делать? — спросил он меня как-то вечером в нашей комнатке.
— Хочешь, я ей скажу?
— Мне надо так много ей сказать.
— Тогда напиши ей.
Но как найти нужные слова? Паблито тянет с решительным шагом, не зная, как выразить то, что у него на сердце. Слишком много грусти, слишком много травм, слишком много растоптанных надежд.
Слишком да слишком, вот и опоздал Паблито. Доминик нашла другого.
Любовь ждать не любит.
Мой отец позвонил в лицей имени Шатобриана. Он попросил о встрече, но Паблито отказывается. Он не хочет больше страдать.
Отец назначил свидание мне на террасе кафе напротив вокзала в Канне. Он пришел с молодой женщиной, которую привез из Парижа. С молодой женщиной? Селин — так ее звали — не больше девятнадцати. Всего на два года старше меня. Он шепчет мне на ухо:
— Селин — подружка. Ничего плохого, просто подружка.
По моему лукавому взгляду он понимает, что я не верю ни одному его слову. Подружка Селин или мимолетная любовница, мне до этого нет никакого дела. И уж конечно я не стану говорить о ней матери или Кристине, если судьба вдруг сведет нас. Уже давно его аура плейбоя не возмущает меня. Он в некотором смысле стал мне чужим.
— Твой брат не захотел прийти? — спрашивает он жалобно.
— Он не смог.
Тут разговору и конец. Мы так мало можем сказать друг другу… и между нами столько прохладцы.
К счастью, рядом с нами Селин с ее жеманными ужимками, громким хихиканьем и хлопаньем ресницами. Она так гордится, что попала в компанию сына и внучки самого Пикассо, знаменитейшего художника.
Она чувствует себя звездой.
Мы уехали из «Гаваны» на виллу «Ла Ремахо» — новый дом, который мать отыскала на высотах Гольф-Жуана. Садик, цветы и розовые закаты усталого солнца над морем и горной цепью Эстерель.
Через несколько месяцев мы станем бакалаврами. Паблито сидит на кровати, поджав под себя ноги. С его губ едва слышно слетают, трепеща, строки Бодлера:
Бодлер, Рембо, Шенье, Верлен, Аполлинер… о ненасытный. Он никак не может утолить жажду в проклятых поэтах, чьи песни — о страдании, отчаянии, гибели.
Учеба его больше не интересует.
— Зачем? — все повторяет он. — У меня нет будущего.
Я возмущаюсь, даю ему взбучку, пытаюсь вправить мозги.
— Ну встряхнись ты в конце концов. Каждый может найти свое место в жизни!
Он пожимает плечами. Я раздражаю его. Он становится агрессивным.
— Прекрати спои поучения и оставь меня в покое. Зачем отворачиваться от правды? Мы в ловушке, и нам из нее не выбраться.