— Ты знаешь, как город поделён на районы?
— Центр, шесть промышленных, восемь спальных… — начинает перечислять он.
— Лять, у тебя же отец коп, вы о чём вообще вечерами разговариваете? — бросаю взгляд на поравнявшегося со мной мальчишку и выхожу сквозь выбитую дверь на улицу. — Нет. На севере, там, где наивысшая концентрация промышленных предприятий, территория обрубков. Изначально их нелепое стремление к замене частей тела металлическими уродствами было обусловлено именно тяжёлой работой. Кто-то терял пальцы на станках, кто-то улучшал себя, чтобы быстрее и проще выполнять свою работу.
— А потом бо́льшую часть производства механизировали?
— Да. И толпа модифицированных уродцев, ручки и ножки которых требовали какого-никакого техобслуживания, остались жить на сухпаёк и дотации, выплачиваемые безработным. К чему это привело? К росту преступности, — кутаюсь в куртку — ветер явно против долгих прогулок от станции метро по широким улицам промышленных районов. — В конце концов они отвоевали себе северную часть города, объявили её свободной от механизации и создали свою трудовую мафию, с заводами, обрубаемыми на станках конечностями и прочими милыми сердцу мелочами. И для правительства это оказалось дешевле, чем пытаться их приструнить — решили, что они сами когда-нибудь передо́хнут, и если честно, к тому и идёт.
— А такие, как ты? Откуда взялись?
— Ну тут ещё проще. Знаешь, как живёт подавляющая часть населения?
— На дотации.
— Да. Пробовал когда-нибудь существовать в каморке два на два метра с семьёй и месяцами недоедать? А они ещё и размножаются в таких условиях, как тараканы, которых не выведешь. Учитывая одного одобренного на семью ребёнку, остальные шесть питаются чем? Правильно, делят то, что есть. Те, у кого в таких условиях случайно сформировался мозг, пытаются из этого замкнутого круга вылезти, но куда? Рабочих мест нет — они мгновенно занимаются родственниками тех, кто умудрился остаться у кормушки. Выхода два — виртуальность, благо оборудование для неё сейчас дешевле еды стоит, и преступность. Взламывание кодов, угоны, продажа наркоты. Арены. Но это, конечно, не всем дано, и дело даже не в физической нагрузке.
Серое здание с огромными металлическими воротами нависает над нами, закрывая такое же серое небо. Ударяю по дверям кулаком, поворачиваюсь к доисторической камере и дарю владельцу гаража самую обворожительную улыбку, на которую способна.
— Наша первая остановка, — ворота приоткрываются с мерзким, скребущим по внутренностям звуком, и я резво ныряю в получившуюся щель. — Привет, Кид!
3.2.
— Фолт, я уж думал, ты про меня забыла, — гремит грубый бас, искорёженный хрипом дешёвого динамика. Нет, это не экономия на имплантах, местный хозяин гордо именует привязанность к подобного рода хламу бережливостью и бо́льшую часть своих запчастей собирает на помойке. Кошусь на застывшего у порога котёнка — хочу видеть его лицо, когда Кид в поле зрения появится.
Кей держится хорошо. Слышится механическое жужжание гусениц, огромная фигура загораживает весь проём довольно большой двери, перекрывая льющийся из подсобки свет, а у парня глаза чуть расширяются от удивления, да и только. Когда я впервые это уродство увидела, едва челюсть не потеряла. Впрочем, Кид по характеру похож на огромного слона — равнодушно встречает чужие охреневшие взгляды и продолжает методично навешивать на себя механизированные приспособления различных направленностей. Хозяин ловким движением включает рубильник на стене. Моргая и потрескивая, загораются давно устаревшие лампы накаливания, свисающие с потолка на проводах разной длины. Этот факт заставляет Кея задрать голову, а потом быстро вернуть взгляд обратно на подбирающуюся к нам смесь трактора с человеком.
— Тебя забудешь, — улыбаюсь и топаю ближе, подмечая перемены в прилаженных к заплывшей ввиду малоподвижного образа жизни туши. — Ты никак корсет убрал?
— Пришлось, — вздыхает мужчина и звонко ударяет металлическими ладонями по своему огромному животу. — В гигиене проще.
— Ага, именно в этом дело, — давлю смешок и обхожу его круго́м. На спине обнаруживается внешний экзоскелет, погано вживлённый прямо в позвоночник, и гора ярко-розовых шрамов, расходящихся в стороны, что заставляет меня нахмуриться. — Рёбра укрепил?