— Если бы ты, и такие как ты… Тогда тридцать лет назад что-то сделали, а не договаривались с «Праймом», не было бы сейчас Палладиума и трейсеров, да и всех остальных… Нас могли бы эвакуировать отсюда и всё…
— В их глазах это самый грандиозный эксперимент за всю историю человечества, — Леон вздохнул. — Разве бы я смог что-то сделать один?
— Эксперимент, — Эван тяжело поднялся, — На тысячах Выживших и родившихся здесь… На тех, кому пришлось выживать после ваших игрушек. «Я ничего не смогу один» — так подумал каждый из вас.
— Не учи меня жить, — Леон покачал головой, — ты не знаешь, что было тогда. Не можешь знать.
— Плевать уже, — Эван махнул рукой и, повернувшись спиной к Леону зашагал по улице.
Леон проводил его взглядом и прикрыл глаза. Тогда, после всех вооружённых конфликтов он узнал, что семью его не нашли. Они числились в списках пропавших без вести так долго, что он предпочёл считать, будто его жена и дочь погибли. В те дни, когда военные и правительства европейских стран столкнулись с «Праймом» он уже был не молод, родители умерли, а его жена и дочь жили отдельно после развода. «Прайм» оказались сильней, чем они ожидали. Сеть их баз была не только на берегах когда-то Балтийского моря, но и на континенте, в лесах России, на севере и островах. Ему было тяжело вспоминать, что прежний мир разделился на тех, кто решил больше не бороться с «Праймом», а принять участие в эксперименте взамен на медикаменты и формулу долголетия и тех, кто вообще предпочёл не принимать в этих разборках участия.
Эван был одним из тех детей, кто получил модификации ещё до рождения. Его мать оказалась в Риверкосте по какой-то счастливой случайности и незадолго до того, как умерла отдала Эвана приёмным родителям, которые постарались, сделать так, чтобы он забыл всё, о чём ему говорила родная мать. Пока у Леона ещё были силы он смог договориться с один из трейсеров, чтобы тот забрал из Палладиума документы об Эване. Леон взял часть воспитания парнишки на себя, когда тот оказался снова в Риверкосте. Позже он рассказал Эвану почти обо всём, надеясь, что тот сможет когда-нибудь взять на себя роль лидера. Пока связные встречались с Леоном они пообещали, что сведения об Эване в «Прайме» будут уничтожены, и Леон сможет беспрепятственно работать с ним.
Эван оказался единственным, кроме Ника, из тех модифицированных детей, кто родился сразу после Столкновения и смог выжить, при этом проявив хоть что-то похожее на способности, которые хотели в них заложить учёные «Прайма». Хотя Ник по мнению Леона был бракованным — неуправляемое поведение, вспышки гнева, маниакальные припадки и странный, почти подростковый характер. Он совсем не годился для лидерства, да и «Прайм» всегда знали где он и что из себя представляет. Единственное, что восхищало Леона в Нике, так это то, что он был невероятно выносливым и любые раны затягивались на нём в считанные дни. Ускоренное восстановление после травм и ранений не позволило Нику умереть столько раз, что сложно было представить. Такого как Ник легко было убедить в чём-то, направить на цель, но его характер оказался куда сложнее, чем думал Леон раньше.
Леону уже давно не хотелось жить. Вакцина «Прайма» продлила жизнь и поправила здоровье, но он устал и сейчас прекрасно понимал Эвана, который половину своей жизни не знал, что он удачный инструмент для чужих целей. После того, как Столкновение закончилось, Леона отправили сюда, в самую большую резервацию тех, кто смог выжить после химических атак, чтобы он мог видеть всю ситуацию изнутри и докладывать об изменениях. Кроме связных и иногда групп проверки военные, сюда, как и на всё Побережье, почти не совались, охраняя границы очень далеко отсюда. Леону стало тоскливо — что сейчас творится в остальном мире? Там, где границы карантина и военные кордоны заканчиваются? Как живёт та часть континента? Что сейчас происходит за океаном? Чем дышит этот мир, который отделил бывшую зону боевых действий и химических атак от себя на десятилетия… Он тяжело вздохнул. Грандиозный эксперимент… Леону вдруг подумалось, что лучше бы он тогда отказался от вакцины и умер, ведь теперь уже некуда поворачивать назад, нечего менять и всё что остаётся — доживать свой век, делая то, что кажется правильным.
***
Ник пришел в себя, лежа на широкой кушетке в абсолютно пустой комнате. Окон или дверей не было. Дверь, конечно, наверняка была, но сливалась со стенами. Он приподнялся на локтях и понял, что не прикован и не ранен, только переодет и отмыт от крови и грязи. На Нике были чёрные штаны и рубашка от формы Надзирателей, руки перемотаны чистыми бинтами, на глазу мягкая заглушка с креплением из широкой резинки. Он провел рукой по волосам — чистые.