– Кто-кто? Конь в пальто! – веселился голос в трубке. – Ты что же, друзей по утрам не узнаешь? Опять, мерзавчик, вчера резвился? Ну у тебя повод есть!
– Джек, ты, что ли? – Гоша наконец узнал Шмыгуна. – Который сейчас час?
– Да уже половина девятого. Все деловые люди уже на ногах.
– Мне сегодня можно попозже. Чего ты звонишь-то?
– Ну, ловкач, ты меня удивил! Я думал, ты это так ляпнул, перед девками хвост распустил. А ты и правда решил это сделать! Так ты учти – я в деле!
– О чем ты говоришь?
– Ну, Гошка, я понимаю – лишние люди здесь ни к чему, но без меня тебе не обойтись. Имей в виду, тут многие серьезные люди могут зашевелиться.
– Да о чем ты говоришь-то? – в полный голос закричал Фиолетов.
У него было такое впечатление, что он сходит с ума. Собеседник, кажется, не воспринимал его слов.
– Гошка, не перехитри самого себя. Я вчерашние газеты читал, радио слушал, новости смотрел, так что ты меня за дурака-то не держи. Ладно, ты прав, это разговор не телефонный, я к тебе приеду через час.
– Через два, – на всякий случай поправил Гоша и бросил трубку.
Встав под душ и понемногу сделав воду нестерпимо холодной, он наконец пришел в себя и понял, о чем говорил Шмыгун. Вчерашние газеты, радио, телевидение сообщали о краже картины из Эрмитажа. Клод Жибер, «Бассейн в гареме». И этот идиот Джек вообразил, что он, Гоша Фиолетов, причастен к этой краже! Сумасшедший дом! Как ему такое могло прийти в голову!
Гоша вспомнил баню с девочками и понял, как именно.
Чего он только не наболтал там по пьяному делу! Ничего удивительного, что Джек сразу подумал о нем…
Растираясь жестким полотенцем и удовлетворенно покрякивая, он думал, что разубедить Шмыгуна будет непросто.
Наливая себе вторую чашку кофе, он вдруг понял, что разубеждать его не нужно. Из Эрмитажа украли картину. Судя по обстоятельствам кражи, украл ее случайный человек, преступление не было заранее обдумано: Клод Жибер – не тот художник, ради которого сознательно пошли бы на такой риск. Смотрительница случайно вышла из зала, картина была не на сигнализации, какой-то гастролер снял веревочку, вырезал картину – и был таков. Вокруг кражи создалась теперь такая шумиха, что вор не решится эту картину продавать… А вот Джек сразу заинтересовался, и у него наверняка уже есть покупатель. А если есть покупатель – значит, должен быть и продавец. Это при социализме спрос опережал предложение, а у нас теперь – капитализм, и предложение уверенно опережает спрос. Продавец всегда найдется, а раз так – почему бы этим продавцом не стать ему, Гоше Фиолетову? Что, нет картины? Да он запросто найдет приличную копию, кому придет в голову проводить тщательную экспертизу? Ведь картина украдена прямо из Эрмитажа – какие еще нужны доказательства ее подлинности? Самое главное – он, Гоша, гораздо умнее и образованнее всей этой криминальной и полукриминальной публики, так неужели он не сможет перехитрить их, убедить в том, в чем нужно, и заставить заплатить ему деньги, настоящие, большие деньги!
При мысли о больших деньгах Гоша не растаял и не впал в маразм, как сделали бы многие другие на его месте, – напротив, мысль о деньгах подействовала на его мозг, как допинг действует на спортсмена. И к тому времени, когда в дверь позвонил Джек, план уже окончательно созрел.
– Здорово, Аль Капоне недорезанный! – завопил Джек с порога.
Гоша повертел пальцем у виска, тщательно запер дверь и повел гостя на кухню.
– Во-первых, – начал он, наливая Шмыгуну кофе, – ты долго думал, когда по телефону начал болтать?
– Ну, извини, я ничего такого не сказал.
– А что если все наши телефоны теперь на прослушке? Ну ладно, это отдельный разговор. А во-вторых, если хочешь быть в деле, найди стоящего покупателя.
– Вот это – серьезная тема, – кивнул Джек, – значит, картина у тебя?
– Нет, у римского императора Октавиана Августа!
– Ну, парень, ты даешь! – Джек довольно хохотнул. – А картина-то стоящая? Сколько с покупателя запрашивать?
– Вот тут, Джек, начинается самое интересное, – негромко сказал Гоша, отодвигаясь от стола, – начинается то, за что я тебя действительно возьму в долю. Дело в том, что картина эта – не бог весть что, третий сорт, – увидев, как Джек скисает, Гоша продолжил: – Настоящие ценности охраняют посерьезнее, к ним просто так не подберешься. Но мы должны убедить покупателя в том, что предлагаем ему шедевр…
– По-русски-то говори, – вставил Джек.
– Предлагаем настоящую, реально дорогую вещь. Ну это не так уж трудно: ведь картина – прямо из Эрмитажа, там туфты не держат, это все знают. Нам теперь надо, чтобы кто-нибудь достаточно авторитетный заявил по телеку или еще где-нибудь, что эта мазня стоит, допустим, миллион баксов. Тогда у нас ее тысяч за триста запросто купят. Сумеешь ты такое организовать?
Джек смотрел на приятеля с уважительным изумлением:
– Ну, Гошка, ты голова! Здорово придумал! У Мусы кого только нет – найдем какого-нибудь козла посолиднее, он за штуку зеленых все что хочешь скажет. Ну, я всегда в тебя верил…
Гоша вдруг замер и присмотрелся к приятелю. Плутоватые глазки Джека помимо его воли шныряли по углам.
– Эй, дружище! – Гоша слегка ударил ладонью по столу. – Ты что это задумал? Ты что думаешь, у меня картина дома? И не надейся! Она очень надежно спрятана. Если ты рассчитываешь меня кинуть – лучше сразу отдохни от этой мысли! Запомни, хорошо запомни: картина у меня, и без меня у вас ничего не получится. Это моя операция, тебя, так и быть, возьму в долю, но уж обставить меня и не надейся. Я все продумал и не выпущу дело из-под контроля!
– Что ты, что ты! – Джек сделал совершенно честные глаза и даже вскочил со стула. – Как ты мог такое подумать? У меня и в мыслях этого не было, за кого ты меня принимаешь? Это твоя тема, ты во всяких картинках разбираешься! Что я, не понимаю, что ли? Конечно, у покупателя и доверия к тебе больше будет. Что ты, у меня и в мыслях не было тебя кидать!
– Ну смотри, – примирительно заговорил Гоша, – возможно, мне и показалось, но ты свои глазки-то блудливые притуши. А Мусе своему передай, чтобы он не пытался на меня наезжать.
Про себя Гоша подумал, что самое удачное в сложившейся ситуации – это как раз то, что картины у него нет, иначе ее либо украли бы, либо отняли. А так – попробуй, отними! – как было написано на вкусных шоколадных конфетах советских времен. Нельзя украсть то, чего нет. А вот продать – можно. Продажей того, чего нет, занимались и занимаются во все времена тысячи преуспевающих бизнесменов. Продавали в прежние времена тысячи тонн хлопка, существующего только на бумаге, миллионы тонн нефти, присутствующей только в отчетах, десятки тысяч шкурок соболя и норки, наличествующих только в накладных – из этих несуществующих шкурок шили вполне реальные шубы, из невидимого кирпича строили замечательные, абсолютно видимые и ощутимые особняки.
То же самое происходит и сейчас, только на другом витке исторического развития, а значит – на другом уровне качества. И почему бы ему, Гоше Фиолетову, не влиться в эти толпы процветающих и не продать с большой выгодой для себя несуществующую картину? Тем более что картина эта на самом деле существует – до вчерашнего дня ее многие видели, – и заинтересованные лица уверены, что сейчас картина у него, Гоши.
«Аристархов», – подумал Гоша.
В сложившейся ситуации ему нужен Аристархов.
Гоша вспомнил сегодняшний сон. Во сне он видел Аристархова. По всему выходило, что сон был в руку.
Андрон Аскольдович Аристархов, которого студенты, изощрявшиеся в остроумии, называли «А.А.А.» (при этом полагалось кряхтеть, как бабушка кряхтит внуку, сидящему на горшке), был самым богатым человеком в Академии художеств. Ездил Андрон Аскольдович на сверкающем черным лаком джипе «Тойота-Лендкрузер» с шофером – прямо как какой-нибудь крупный криминальный авторитет. Те, кому случалось побывать в квартире Аристархова, выходили оттуда с круглыми от изумления глазами, а на дачу к себе он от греха подальше вообще никого не пускал.
Удивительное благосостояние профессора Аристархова базировалось не на его художественном таланте и не на денежных поступлениях от богатых зарубежных родственников. Профессор замечательно использовал свою основную специальность. Он преподавал в Академии технику живописи, и, чтобы получить зачет по его курсу, каждый студент должен был качественно скопировать какой-нибудь шедевр прошлых веков из коллекции Эрмитажа или Русского музея. Закончив копию и отмыв руки от краски, студент нес работу Аристархову, получал свой законный зачет и, облегченно вздохнув, отправлялся пить пиво в какое-нибудь недорогое заведение – по установленной традиции требовалось обмыть зачет с друзьями. Про свою курсовую работу студент никогда больше не вспоминал. А она, его курсовая работа, то бишь вполне сносная копия Рембрандта или Левитана, Мурильо или Боровиковского, благополучно всплывала в Париже или в Берлине, где приличные копии мастеров прошлого всегда в цене. Каналы вывоза копий за границу у профессора были надежно налажены, все нужные люди получали свою долю… все, кроме студентов. Но студенты получали положенные зачеты и больше ничем не интересовались.