Я знал, каким должен быть этот поступок, хороший и честный и трудный. Мой горн должен вернуться к уродливому созданию, которое не умело пользоваться им. Было ли это хорошо? По крайней мере, это было трудно и честно. Я никогда не смог бы рассказать об этом Эммии — если бы, может быть, не приукрасил рассказ — вероятно, заменил бы мутанта на отшельника? И вообще, доводилось ли мне когда-либо рассказывать девушке о чем-либо, кроме простейших ежедневных вопросов и ответов? Ну, в моих мечтаниях. Тогда, конечно, она всегда была в состоянии отвечать замечательно.
Презираемый, оскорбленный, я должен буду бежать, опасаясь за свою жизнь, потому что Эммия, вероятно, могла бы сообщить властям обо мне, что я не убил мутанта. Тогда давайте посмотрим — не окажусь ли я добычей полицейских собак? Столкнувшись с ними, я бы сказал — нет. Ну, залезу на дерево, буду говорить оттуда? Фигня.
Однако, в какой-то отдаленный день я мог бы снова посетить Скоар, мужчина в шрамах и с грустным лицом, не склонный упоминать о героическом поступке в далеких войнах — Нуина? Кониката? Почему я не мог бы быть капитаном экспедиции, которая покончила с пиратами островов Код? И в благодарность дружественный народ сделал бы меня губернатором этих благовонных островов…
Хорошо, и как я мог знать в те дни, что острова Код — это несколько глыб, разбросанных в море, на удалении от Нуина, как будто кто-то бросал комья мокрого песка из ведра?
Эммия, которая грустно обвиняла себя все эти годы, могла бы узнать меня, но увы…
Крыса, слонявшаяся по балке над головой, какого-то черта испугалась меня. Я набросил на себя одежду и нащупал в мешке мой талисман удачи. Мне следует найти другую веревку и снова носить его как положено. Я отрежу для него кусок рыболовной лесы, когда доберусь до моей пещеры. Я старался не думать о горне. Мои мокасины я положил в мешок сверху и надел пояс с ножом.
Одеяло Эммии не должно быть найдено здесь кем-либо, кто мог бы сослаться на него как на доказательство, что мы вдвоем провели ночь под ним. Я впихнул его в мешок сверху на мокасины и слез по лестнице. Уходя по-настоящему, я задумался.
Но Эммии не должен быть нанесен ущерб, что могло случиться, если бы одеяло оказалось просто исчезнувшим. Вся долговременная собственность в «Быке и оружии», казалось, была привязана к мадам Робсон какой-то проклятой мистической нитью. Умеренное количество пищи ты еще можешь украсть, но, допустим, что одеяло или подсвечник, или что-либо подобное ушло с Авраамом и это глубоко ранит душу мадам; она не сможет успокоиться, пока не отыщет причину боли, и самым лучшим из всего этого было бы, если она вовлечет Старого Джона в безумный транс, что у нее обычно и получалось.
Я стоял под окном Эммии, изучая большой плющ. Древний ствол был крепким и сможет выдержать меня. Старый Джон и мадам спали в другой стороне здания. Комнаты, ближайшие к комнате Эммии, предназначались для гостей; внизу находилась кладовая. Только безрассудный распутник мог бы взобраться туда. Я полез.
Лоза охватила кирпичи десятком тысяч отростков, гнулась и шелестела листвой, но не ломалась. Я перебросил руку через подоконник. Одеяло мне пришлось тащить в зубах, оставив мешок в густой тени. Я бросил одеяло в комнату, которая была наполнена ароматом Эммии. Мне послышалось тихое посапывание, что должно означать глубокий сон, может, только намек на сон. Она могла проснуться, увидеть мою тень, и закричать на весь дом. В этот миг мой страх принял именно такой облик. Я слез на землю и, дрожа от ужаса, побежал по улице Курин, пока не смог унять дрожь.
Чувствовал себя очень расстроенным и раздраженным, потому что не подошел к ее кровати, но я мог бы придумать множество причин, чтобы не вернуться теперь. Они гнали меня вперед — через частокол и на гору. Но я вернусь, утешил я себя, после того, как возвращу на место горн. Я постараюсь удовлетворить ее. Черт возьми, я даже пойду в церковь, если не будет иного способа выпутаться из этого. И (говорит мое другое «я»), возьму ее, наконец.
Дайон предложил колонистам название острова — Неонархеос. Пожалуй, оно мне нравится. Из греческого языка, ставшего древним и неразговорным уже в Золотом веке. Дайон — один из немногих среди еретиков, кто изучал его, а также латынь. (Церковь напрочь запрещает обществу какой-либо язык, кроме английского — это могло быть колдовство). Он познакомил меня с греческими и латинскими авторами в переводе; отмечу, что они также выглядели очень отдаленными во времена Золотого века, предшествующий которому они называли Железным веком…