Однажды по паркету, в майский вечер,
Дробь отстучат устало каблуки,
У твоего портрета вспыхнут свечи,
Коснется мертвых клавиш тень руки.
Покойный воздух дрогнет от восторга,
Услышав полюбившийся мотив.
Вспорхнет с зеркал внезапная тревога,
Луне холодной отблеск подарив.
Пробьют часы; ночную мглу разгонит
Горячий веер солнечных лучей.
Умолкнет фортепьяно; звук утонет
В водовороте хаотичных дней.
Тоска иглу вонзит привычно в сердце,
Все глубже погружаясь не спеша,
А я все жду, когда же скрипнет дверца
В тот мир, где дышит вечностью душа.
Рвутся извилины нитью гнилою
Душно от мысли, что всё уже в прошлом.
С неба доносится запах тоски.
Думая часто о буднично-пошлом,
Плёнкой греха затянуло мозги.
Рвутся извилины нитью гнилою,
Тонут надежды в креплёном вине.
Радости нет, счастья нет и покоя…
Жизнь, для чего до сих пор снишься мне?
Как поломать этот сон и проснуться,
И позабыть то, что было вчера?
К точке отсчёта обратно вернуться,
Чтобы с нуля повторилась игра.
Моим друзьям, утопшим в стакане
Ко мне заходят старые друзья
С бутылками различного калибра,
А иногда с фанфуриками «Шипра»,
Желая сдвинуть рамки бытия.
Вкус истины познав, идём на дно,
Глубины подсознанья измеряя.
В стакане топит нас судьба лихая,
И на поверхность всплыть не суждено.
Мы – корабли, зарывшиеся в грунт
Тяжёлого и липкого похмелья.
Воскреснув ненадолго поутру,
Вливаем в трюмы колдовское зелье.
А завтра будет то же, что вчера –
Зеркальному подобно отражению:
Пропитанные дымом вечера,
И ночи в липких кандалах забвенья.
Белый ад под чёрным небом
Чёрный лес сапожной щёткой
Вдоль заснеженных полей.
Бьёт копытами чечётку
Тройка вороных коней.
Бубенцы звенят тревожно,
Словно чувствуя беду.
В стылом небе осторожно
Зажигает ночь звезду.
Степь-ловушка ставит сети,
Водит хоровод из вьюг.
По лицу стегает ветер
Плетью вырванной из рук.
Мчит стеклянная позёмка
Рваной рысью по пятам
И шипит не очень громко:
«Мне отмщенье, Аз воздам!»
За спиной на крыльях смерти
Волчья стая месит снег.
Кони фыркают, как черти,
Ускоряя жизни бег.
Я помню тремор твои рук
Я помню тремор твоих рук,
Меня частенько обнимавших.
Ведь я был самый лучший друг,
Хранитель истин не угасших.
Я ждал прикосновений губ,
Привыкший к частым поцелуям
Не отвечал, хоть был не груб,
И был обласкан и балуем!
Сейчас, я брошен и забыт…
Стою от жизни отстранённый,
Вуалью пыльною покрыт,
Расколотый стакан гранёный.
Зачем придуман этот мир?
Травой набита трубка из бамбука;
Прямой и конопатый острый нос,
Волос солома и всё та же мука
В глазах уставших прячет свой вопрос:
Как дальше жить и чем себя утешить
В придуманном и сумрачном раю,
Где все хотят друг друга перевешать,
На краткий миг улучшив жизнь свою?
А сбоку — луг, вокруг — деревьев перья.
Покрывшись копотью, унылая луна
Болтается на небесах безверья,
Ей всё равно, она сошла с ума
От скудности пейзажа под ногами,
От красных ядовитых облаков,
От болтовни с лукавыми богами,
От глупости мудрейших дураков.
А я курю и струйкой дым пускаю.
Я так устал от вязкой кутерьмы,
Что ничего вокруг не замечаю,
Мечтая сдохнуть до прихода тьмы.
Пляшет паутина по углам
Копотью расписан потолок,
Лоскуты обоев на стене...
«Я устал и сильно занемог!» -
Жалуется старый дом луне.
Клавиши прогнивших половиц,
В тишине рождают жуткий стон,