И вот теперь новая напасть! Нахалка покусилась на святое — Явинскую академию. Видя, как почтенные ученые мужи — включая его дядюшку — буквально пускают слюни при одном упоминании синьорины Палпатини, Бенимундус не выдержал и произнес ту самую речь, с которой и началось мое повествование.
— Как говорил еще Аристотель, женщины, в силу своей природы, не предназначены для научной деятельности!
— Но, помилуйте, — возразил магистр Лука, — мы все имели возможность убедиться, что синьорина Палпатини обладает выдающимися интеллектуальными способностями…
— Дело на только в способностях! Дело в образе жизни! В умении посвятить себя науке целиком, без остатка! Женщины же… их природа влечет их к плотским удовольствиям! Она не подготовит доклад, потому что у нее был очередной ухажер! В диспуте просто примет сторону того, кто симпатичнее! Вы думаете, она сосредоточена на уравнениях третьей степени, а она думает только о том, насколько подтянуты ваши мышцы и хорошо ли вы разбираетесь в женской анатомии!
— Хорошо разбираюсь, — сказал Лука, проигнорировав замечание о мышцах, и магистр Бенимундус едва не совершил дядеубийство.
Спор продолжался в том же духе еще долго, но в конце концов академики все же перешли к голосованию. И — о ужас! — проголосовали за то, чтобы принять Рейзалию в академию!
Призвав проклятие на головы предателей, магистр Бенимундус выскочил из зала заседаний и помчался домой. Ему даже пришлось умыться холодной водой, чтобы не сокрушить что-нибудь ценное в собственном жилище. Но едва он пришел в себя от этих ужасных волнений, как раздался стук в дверь. Не стук — грохот! Магистр не успел даже задуматься о том, кого это принесло к нему почти в полночь, как в его кабинет ворвалась… Рейзалия.
— Да как вы смеете! Змея! Монстр! — Она задыхалась, волосы у нее растрепались, а глаза сверкали.
— Как я смею что? — удивился магистр, против своей воли отмечая, что разгневанная и полная страстей Рейзалия все же удивительно хороша.
— Нагло клеветать! — Она взмахнула рукой. — Утверждать, будто это женщины только и думают, что о плотских удовольствиях, и не способны посвятить себя науке!
— Но это правда! Еще Аристотель…
— Проклятый женоненавистник! Это мужчины только об одном и думают! Это я рассуждаю о причинах землетрясений, а они пялятся мне в декольте! И вы сами такой же! Покажи вам щиколотку — и вы забудете даже теорему Пифагора.
— Ложь! — выкрикнул магистр.
— Я вам докажу!
И с этими словами негодница поставила ногу на табурет и приподняла платье так, что обнажилась не только щиколотка, но и стройная икра, обтянутая шелковым чулком.
Магистр Бенимундус открыл рот от такой… наглости.
— Ну? — потребовала негодница.
— Что — ну?
— Теорема Пифагора? — И она подняла юбку чуть выше.
Взгляду магистра открылось уже колено дерзкой девицы, а там, где колыхнулись приподнятые оборки, ему показалось, что он увидел мелькнувший край подвязки… Бенимундус тяжело сглотнул. Теорема?.. Теорема… Он открыл было рот, чтобы ответить ей, но почему-то не смог. Перед глазами стояли лишь эти оборки — ведь если их сдвинуть еще выше, провести пальцем там, где кончается шелковый край чулка… Он тряхнул головой, прогоняя наваждение. Ну нет! Он этого так не оставит! Он ей докажет теорему, он ей докажет, что был прав!
— Нет, это вы мне ответьте! — вскричал Бенимундус, стягивая с себя мантию. Он остался в одних штанах и тонкой рубашке. — Это вы сейчас не вспомните синус прямого угла!
— Очень даже и вспомню! Это у вас дыхание участилось!
И она потянула за шнуровку корсажа.
Бенимундус замер. Словно он наблюдал какое-то поразительное научное явление: как скользят эти шнурки, как расходятся стянутые части корсета, как белая нижняя рубашка чуть сползает и…
Рубашка! Он же тоже может снять рубашку!
Не долго думая, магистр стянул ее через голову и остался обнаженным по пояс. Теперь уже замерла Рейзалия. Тихий вздох изумления слетел с ее губ. Глаза широко распахнулись. Да! Она его разглядывала! Неприкрыто разглядывала! Фигура у него была хороша — не зря он ежедневно отжимал от груди самые тяжелые фолианты…
— Ага! У вас расширились зрачки!
— Это… это… от возмущения! — И она стянула свою рубашку с плеча.
На нежной коже обнаружилось несколько веснушек… Бенимундус едва не застонал. Но он не мог так просто сдаться!
— Я вам докажу экспериментально, что вы… потеряли голову! — И он взял ее за тонкое запястье, чтобы нащупать пульс. — Вот! Колотится так, будто вы…
Она положила свободную руку ему на грудь и облизнула губы.
— У вас тоже… колотится… будто вы…
— Это просто… просто… телесная реакция, описанная еще Гиппократом. Но мой разум вполне способен ей противостоять… А вот у вас…
— У меня тоже… описанное… Гип… ах.. Гипатией… и я тоже… способна…
— Я совершенно…
Он запнулся, когда вдруг случилось неожиданное. Они одновременно потянулись друг к другу, губы их встретились и…
Дальше многомудрый магистр уже ничего не понимал. Безумие, одержимость, потеря рассудка — словно звери, они накинулись друг на друга, кусая, царапая, стаскивая одежду. Бенимундус рывком притянул к себе Рейзалию, подхватил и усадил на стол. Вместо слов вырывалось какое-то невнятное рычание, стоны были дикими, и тело одержало полную победу над разумом: его пальцы нырнули под оборки, а ее бедра раскрылись…
— Бен! — это единственное, что вырывалось у ученой девы, и он отвечал ей лишь согласным рыком.
Со стола они рухнули на пол, на мягкий ковер у камина, ни на миг не останавливаясь.
Бенимундус был сейчас пещерным человеком, который ничего не знал про теорему Пифагора, но зато знал — нет, ощущал всем телом — как надо брать свою жену, чтобы она осталась удовлетворена. И это оказалось так… прекрасно. Магистр Бенимундус… Бен словно и в самом деле был сейчас в пещере возле огня на разбросанных шкурах, и Рейзалия — нет, Рей! — отдавалась ему со всей страстью дикой первобытной женщины. О, она чувствовала то же самое, в этом он не сомневался!
— Бен… — простонала она снова, царапая его спину и выгибаясь.
Еще, еще, еще — невыносимо, невозможно прекрасно, вся вселенная сжалась до одной точки и наконец…
… наконец первобытный мужчина узрел небесные светила.
Без всякого телескопа.
***
Возвращение с небес на землю было постепенным, но от этого еще более смущающим. Магистр Бенимундус словно со стороны смотрел на Пещерного Бена, возлежавшего на сбившемся ковре у камина, погребя под собой Пещерную Рей. Которая, кажется, тоже становилась ученой синьориной Палпатини. Во всяком случае, она уже начала шевелиться, делая попытки встать, и Бенимундус отполз в сторону. Сел, быстро заправляя расстегнутые штаны.
Рейзалия тоже села, пытаясь привести в порядок корсаж. Оба избегали смотреть друг на друга, но все равно украдкой друг друга разглядывали. Платье дерзкой синьорины было измято и местами разорвано — Бенимундус открыл было рот, желая предложить ей свой плащ, чтобы она могла без стеснения добраться до дома, но она, заметив его желание заговорить, резко сказала:
— Это ничего не значит.
— Разумеется, — тут же ответил он.
— Еще Гиппократ писал…
— … что внутренние испарения, вызванные излишним теплом…
— … могут нарушить баланс телесных гуморов и вызвать временное помрачение рассудка.
Рейзалия наклонилась, чтобы поправить чулки, и Бенимундус тут же деликатно отвернулся. Пусть она поймет, что Пещерный Бен забыт и погребен навечно!
Кое-как приведя себя в порядок, она решительно направилась к двери. Магистр пошел вслед за ней.
— Я надеюсь, что… все это… — начала она и вдруг запнулась.