— С этим репьем я еще лиха повидаю, — жалобилась мать и первым к груди клала старшего, черненького, маленького.
…Тетка, лишившая мать любимца, была высокая, красивая и спокойная. На деревенских она ничем не походила: волосы у нее были острижены и мелко завиты на горячих щипцах. Она носила короткие платья с большим вырезом и за вырез затыкала сильно надушенный носовой платок. Глаза у тетки были какие-то соглашающиеся, ласковые. Звали ее Пелагеей, но с тех пор, как еще молоденькой девушкой попала в Москву, она стала Полиной.
В голодную весну сорок шестого мать написала Полине жалобное, горькое письмо, просила родную сестру оглянуться на ее обстоятельства: мужа уже не ждет, с огорода прожить нельзя, а от двух маленьких ребят работать не больно пойдешь, да и состояние здоровья «все хужеет».
Полина тут же приехала, привезла мешок ношеной одежды, пшеничных сухарей и мелкой, остро пахнущей селедки. Мать поела вдосталь и отекла, будто налилась вся желтой водой. Она точила горькую слезу и объясняла, что недавно пришел откуда-то их сосед Авдюшка Рязанов и сказал, что вроде бы муж ее Петр Разорёнов попался ему на глаза в одном из лагерей у немцев и что не иначе, как он там и «дошел».
— Ну чем я тебе помогну? — вздохнула Полина. — Четыре сотни ведь всего получаю. И какие это сейчас деньги? Сыта, правда…
Работала Полина сестрой-хозяйкой при детских яслях. Мужа у нее не было, был какой-то человек, но распространяться про это она не любила. Не было у Полины и детей, и, может быть, поэтому она осталась такой спокойной и красивой.
— Давай уж одного малого возьму у тебя, — сказала вдруг Полина. — Чай, уж как-нибудь вытяну.
И, не дав сестре опомниться, сама решила: Я, Маря, крестника своего возьму, Вальку. Та заплакала:
— Что же ты двойню-то разбиваешь!..
Но было ясно: ей жалко отдавать Вальку, и скажи Полина, что увезет Ваську, никаких слез не было бы.
Братья-близнецы стояли рядом — галчонок Валентин, с узкиму нездоровым личиком, но красивенький, в мать, которая в молодых годах была первой девкой на деревне. И Васька — ржаная голова, широкое лицо в пестрой крупе веснушек. Он на полголовы был выше братишки, крепкорукий и лобастый. У маленьких ребят редко бывают зеленые глаза, а у Васьки как раз были зеленые.
Он взглянул на мать, на тетку, увидел также, как вздрогнул и чуть зарозовел от радости Валька.
— Теперь каждый день буду колбасу есть! — блестя черными большими глазами, хвастал старший из близнецов, выбежав на улицу. — И на поезде поеду!..
Пока Валька собирал вокруг себя ребятишек и, вызывая у них на губы завистливую слюну, рассказывал про колбасу, Ваську мать отрядила рвать лебеду для поросенка.
Поросенок был жалконький, волосатый. Он сидел в темных сенцах, пригороженный кое-как, но по слабости и не пытался вылезти из своего кутка.
— Миш, Миш!.. — позвал его Васька, сунув ему серую, повядшую лебеду. И, потрогав за маленький рыхлый пятак, сообщил: — А Валька наш уезжает. В Москву… На поезде…
В первом же письме Полина сообщила, что Валечка ведет себя хорошо, ходит на детскую площадку. Ругаться по-деревенски она его отучила и очень просит сестру Марю не обижаться, что велела Валечке называть ее, тетку, мамой. Раз судьба так определила, пусть он привыкает. У нее у Марьки, еще сынок есть, а уж для Валечки она, Полина, ничего не пожалеет.
— Дай Господь ей здоровья! — говорила мать одним. — Помогла мне!..
А другим:
— Сумела подластиться к ребенку, змея такая! Отлучила от меня парня!..
И грозила пятилетнему Ваське:
— Не будешь слухаться, я и тебя отдам. Одолел ты меня совсем, съел начисто, буть ты неладен!..
…И вот через четыре года Полина приехала погостить в деревню и привезла Валика. Его, девятилетнего, она вела со станции за руку, несла на плече всю тяжелую поклажу, а у него в руках было только игрушечное ружье-автомат, из которого он целился по жаворонкам. Ружья этого он не выпустил даже тогда, когда тетка послала его здороваться с плачущей матерью, которая стала теперь для Валика теткой Марькой.
— Ты уж его не квели, — шепотом посоветовала Полина сестре. — Теперь уж все утрясено, и плакать не об чем.
— Гладенький стал!.. Чистый!.. — вытерла слезы мать.
— Санаторное питание всю зиму имел, ни в чем не отказывала, все необходимое обеспечивала. Покажи-ка, Валенька, тете Марусе отметки свои.
Полина, прежде застенчивая и молчаливая, теперь стала говорухой. В глазах и в голосе у нее кипела забота, гордость какая-то. Она сама принялась искать среди вещей школьный табель, где все четверки и пятерки, только по прилежанию четыре с крупным минусом.