Наш разговор был коротким, мы обменялись всего несколькими фразами. Луиса пригласила меня присесть за их столик, но я, сославшись на то, что меня ждут за моим столом (на самом деле лишь для того, чтобы я заплатила по счету), вежливо отказалась. Она представила мне своего нового мужа. Она не помнила, что мы с ним уже встречались в ее доме, тогда он для нее еще почти не существовал. Мы не стали ей об этом напоминать — это было ни к чему. Диас-Варела поднялся с места почти одновременно с ней. Мы поцеловались, как это принято делать в Испании при знакомстве. Выражение ужаса исчезло из его глаз, когда он увидел, что я веду себя сдержанно и принимаю условия игры. Теперь он тоже смотрел на меня приветливо, словно обволакивая чуть затуманенным, непроницаемым взглядом своих слегка раскосых глаз. Они оба смотрели на меня с симпатией. Но ни один из них не скучал по мне. Не стану скрывать: мне очень хотелось, несмотря ни на что, остаться с ними еще хотя бы ненадолго. Мне было приятно смотреть на них, мне не хотелось с ними расставаться. Но этого делать не следовало: чем дольше я оставалась бы рядом с ними, тем больше была бы вероятность того, что Луиса что-то заметит — какую-то искру в моих глазах, какой-то жест или то, что мой взгляд (непроизвольно, я ничего не могла с собой поделать) то и дело устремлялся туда, куда я всегда так любила смотреть. А я не хотела зла ни одному из этих двоих.
— Нужно бы как-нибудь встретиться. Позвони мне. Я живу все там же, — сказала она, в голосе ее прозвучала лишь искренняя сердечность: она ничего не заподозрила. Это была одна из тех дежурных фраз, какие говорят при прощании людям, о которых забывают, едва они скроются из виду. Она больше никогда обо мне не вспомнит. Я была всего лишь Благоразумной Девушкой, которую она когда-то, в другой жизни, часто видела по утрам в кафе, куда приходила завтракать.
К нему я предпочла больше не приближаться. После обязательных прощальных поцелуев с Луисой я сразу же сделала два шага в сторону своего стола и ответила ей уже на ходу:
— Конечно, конечно! Обязательно позвоню! Ты не представляешь, как я за тебя рада! — Так что ему я просто помахала рукой. Луиса должна была понять это как прощание с ними обоими, хотя на самом деле я прощалась с Хавьером. На сей раз это действительно было прощание, окончательное и бесповоротное, потому что сейчас рядом с ним была его жена. И, пока я возвращалась в ненадолго — всего на несколько показавшихся мне вечностью минут — покинутый мною издательский мир, я мысленно оправдывалась сама перед собой: "Да, я не хочу быть проклятой лилией на плече, несмываемым клеймом, которое не позволяет забыть даже о самом давнем злодеянии. Пусть прошлое молчит, пусть исчезнет или скроется с глаз все, что может рассказать о совершенном кем-то преступлении, если этот рассказ повлечет за собой новое несчастье. И быть как эти проклятые книги, среди которых проходит моя жизнь, я тоже не хочу: время в них застыло, они ждут, запертые в своих обложках, чтобы их снова раскрыли и они снова могли бы поведать свою — всегда одну и ту же — старую историю. Я не хочу, чтобы мой голос звучал как их голоса, часто похожие на вздохи, на сдавленные стоны, доносящиеся из мира мертвецов, в котором в любую минуту можем оказаться и мы сами, стоит нам хоть на минуту потерять бдительность. Наверное, правильно, что некоторые поступки (точнее сказать, большинство) остаются никому не известными. Хотя обычно люди так не считают. Они стремятся восстановить справедливость, и их не останавливает то, что они потерпели уже множество неудач на этом пути. Они выжигают лилию, и она остается навечно, она обличает и обвиняет, обрекает на вечный позор и нередко становится причиной новых преступлений. Наверное, и я бы поступила так же, если бы речь шла о любом другом человеке: осудила бы, выжгла бы лилию на его плече. Я и с ним поступила бы так же, если бы когда-то не любила его — безоглядно и безответно. Думаю, я и сейчас его все еще люблю, несмотря ни на что. Несмотря ни на что. Но это пройдет, это уже проходит, и потому мне не стыдно в этом признаться. Пусть послужит мне оправданием то, что я видела его счастливым". И, шаг за шагом все больше удаляясь от него, зная, что больше он никогда уже не услышит моих шагов и не увидит ни меня, ни даже моей тени, я говорила себе: "Да, я могу признаться себе в этом. В конце концов, меня никто не осудит — никто не проникнет в мои мысли. И правда то, что, барахтаясь в липкой паутине жизни — между первым стечением обстоятельств и вторым, — мы иногда безнадежно запутываемся в ней, и, хотя наше воображение подсказывает нам тысячу способов выбраться, на деле мы готовы довольствоваться малым: увидеть его, ощутить его запах, различить вдалеке его силуэт, почувствовать его приближение. Нам достаточно видеть, как он уходит — пока он еще не скрылся за горизонтом, пока не совсем исчез, пока вьется вдали пыль, поднятая его ногами".
Январь 2011 года