— А вот пойдем-ка, товарищ Хурам, — значительно произнес механизатор. — Погляди сам.
Механизатор подвел Хурама к трактору, стоявшему под навесом. С трактора был снят капот, рядом на доске лежали части разобранного двигателя.
— Вчера мы раздели его, чтоб выпустить к утру, и вот… гляди-ка, товарищ Хурам, — механизатор ткнул пальцем в мотор, — это что такое?
— Цилиндр, ну?
— А это?
— Ну, поршень разбитый, что дальше?
— А какая сила удара поршня при ходе мотора?
— Триста двадцать килограммов на квадратный сантиметр… да ты не тяни, объясняй, в чем дело?
— Погоди, товарищ Хурам… А что получится, если, скажем, под поршень в цилиндр гайка попадет и ее с такой силой ударит?
— Что? — начиная понимать и помрачнев, промолвил Хурам. — А получится, что прошибет она к чертовой бабушке поршень, а то и головку блока. Но как может в цилиндр гайка попасть?
— А вот в том, товарищ Хурам, и собака зарыта. Гляди-ка — головка. А что с ней сталось? Как бумагу чугун изорвало. Гайкой прошиблен. А откуда, спрашивается, в закрытом цилиндре быть гайке? Сама ведь никак не могла попасть, нужно отвинтить свечу да внутрь гайку заложить. Что же, это святой дух сделал? Вот я и вижу — святые духи у нас в мастерских, товарищ Хурам… Не хотел без вас начинать это дело, ждал до утра, да ведь дело не терпит, побоялся, как бы хуже чего не вышло, сообщил товарищу Арефьеву.
Хурам тщательно перебрал все части разобранного мотора. Сомнений быть не могло.
— Ну… — побледнев, наконец процедил он сквозь зубы, снова осмотрел все и опять протянул со злобой: — Ну-ну…
Выпрямился и с несвойственной ему жесткостью в упор взглянул на механизатора.
— Чей это трактор?
— Гуссейнова.
— А где он сам?
— Арестован.
— Арефьев был здесь?
— Да, он сам. Просил сказать вам: как приедете, чтобы сразу к нему прошли. Там у них заседание.
— Машина не заправлена, придется пешком, скорее там буду.
— Постой, товарищ Хурам. Насчет двух других тракторов.
— Ну?
— Мы сняли подшипники, оказывается, на них масляные бороздки не были сделаны — так и поставлены без бороздок, оттого и расплавились.
— Кто ставил подшипники, вы выяснили?
— Гуссейнов…
— Когда его арестовали, что он говорил?
— Что ему говорить! Дурачком прикидывается, будто не понимает. Улыбался сначала, потом разревелся, как маленький.
Лучи багрово-красного заката золотили листву. Хурам шел по улице молча. Факт, обнаруженный в МТС, оглушил его, как внезапный разрыв фугаса. Хурам перебирал в памяти все происшествия последних дней, пытаясь найти в них связь с этим открытием, по-новому их осмыслить. Утомленный многодневным мотаньем, невыспавшийся, исхудалый, Хурам ощущал в себе то особое чувство тревожной настороженности, которое так часто охватывало его в дни гражданской войны, в боях с басмачами. Томление во всем теле, сухость в горле и ясность мысли, рожденные нервным возбуждением, — вот элементы этой тревожности. А еще — сознание, что нельзя терять ни минуты, нельзя ошибиться, что от его решительности зависит успех всего дела. Но там это было значительно проще — враг был реален и осязаем: за скалой ли, в ущелье или просто в ночной темноте. Можно было прислушаться и услышать постукивание копыт, легкий лязг затвора или клинка, и уже угадано направление, мгновенный расчет дает расстояние, и уже ясно — подкрадываться ли к врагу ползком, скакать ли навстречу галопом или выстрел за выстрелом бить из винтовки.
Сейчас было хуже и гораздо труднее: враг мог быть повсюду, словно растворенный в ясном, полном закатного солнца воздухе. Люди шли с базара, люди складывали бумаги за окнами учреждений, их лица были знакомы, обыденно одинаковы. Что и о ком можно было подумать? Как угадать врага? Он есть, он существует, вот здесь, где-то рядом — может быть, в том спокойно идущем навстречу и весело окликающем Хурама: «Здорово, товарищ Хурам! Куда это вы спешите?» Или в том, кто в ватном халате сидит у дороги, торгует сухим урюком и, прижимая ладонь к груди, провожает проходящего Хурама улыбкой, ничего, кроме приветливости, не выражающей?
Каждый образ, мелькнувший в памяти, прощупывается мысленным взглядом.
Хурам входит в дом ГПУ, миновав коридор, открывает дверь в кабинет Арефьева. Табачный дым, и вокруг стола — Арефьев, Леонов, Винников и Шукалов.
Ни с кем не здороваясь, Хурам подсаживается к столу.
— Мы тебя не дождались, — говорит Арефьев, упираясь локтями в стол, на котором список всех трактористов механических мастерских. — Утром тебя, понимаешь, нет, думали, может, застрял… В мастерских был?