— Меня бесполезно воспитывать, — возразила она. — Ай! Что вы делаете, мистер!
Эрика захихикала, пытаясь высвободиться, но Альфред уже перевернул ее на спину и накрыл собой.
— Попалась! Вредная девчонка.
— А может, я этого хотела…
Эрика встала с постели, накинула длинный голубой халат и подошла к зеркалу.
— Я, пожалуй, не пойду сегодня теннисный корт. — Она оценила урон, нанесенный страстью ее красоте, нашла его незначительным, рассмотрела свой румянец и осталась довольна. — Сначала душ, потом бассейн. Ты со мной?
— С удовольствием, — согласился Альфред и спросил: — Ты раньше занималась балетом?
— Откуда тебе известно? — удивленно спросила она.
— В твоей осанке чувствуется грация балерины.
— Да, я училась в школе классического танца, но недолго.
— И что помешало тебе стать звездой балета?
— Альфред, дорогой, ты видел ноги балерины?
— Ножки балерины? — лукаво переспросил он. — Еще бы!
— Так! Сегодня ночью кое-кто будет спать на полу, — пригрозила Эрика, делая вид, что рассердилась. — Я говорю не о ножках в чулках и колготках, а о ступнях.
— Они всегда закрыты пуантами.
— Вот и не пытайся их увидеть, иначе получишь психическую травму.
— А что с ними не так?
— Ты правда не знаешь? Ступни балерин страшнее, чем у женщин Рубенса.[1]
— В самом деле? — Альфред удивился. — Ах да, это адский труд; легкость в танце стоит огромных жертв; профессиональные болезни, растяжения, травмы...
— Однажды в раздевалке я увидела, как девочка из старшей группы снимала пуанты после занятий. Ее ступни были похожи на два мешка с кровавыми костями. В тот день я перестала ходить в эту изуверскую школу.
— Рад, что ты не стала звездой балета. Мать великой русской танцовщицы Галины Улановой заставила дочь поклясться, что у нее никогда не будет детей. «Материнство несовместимо с карьерой балерины», так она сказала.
Альфред многозначительно посмотрел на супругу. Эрика моментально поняла, куда он клонит, и поспешила перевести тему в другое, выгодное для нее русло:
— Разумеется, я только выиграла оттого, что не захотела стать балериной, и вот доказательство.
Она с таинственным видом отвела полу халата, вынула ножку из туфельки и поставила на грудь мужа. Альфред с удовольствием погладил ровные накрашенные пальчики. Рука его поползла вверх к гладкому колену, однако ножка быстро вернулась в туфельку.
— Пора вставать, дорогой, тебя ждут поздравления и подарки.
Во взгляде Альфреда появилась сентиментальность, он вдруг тихо сказал:
— У нас будет девочка.
— О нет, я не могу сейчас рожать. Я еще не окончила колледж.
— Все уже решено.
— Кем-то, может быть, и решено, но не мной! А значит, не решено ничего!
После бассейна и завтрака Альфред направился в кабинет отца, полагая, что рассказ о зловещем напутствии крылатой тени станет поводом для откровенного разговора, а тема возможного пополнения в семье будет для старика приятной. Винсент блистательно исполнял в фильмах роли пособников темных сил, но в жизни был человеком добрым, отзывчивым и чутким.
Подойдя к открытой двери кабинета, Альфред увидел идиллическую картинку: мать с отцом сидели на кожаном диване рядышком, касаясь друг друга головами, и рассматривали каталог «The State Tretyakov Gallery».[2]
Альфред остановился на пороге, дождался приглашения войти и непринужденно пошутил:
— Выглядите как дети. Взяли взрослую книжку и уединились, чтобы никто не мешал рассматривать картинки.
— Мы говорили об одном произведении живописи, — пояснила Мариэн. — О жемчужине.
— Это шутка? — невольно вырвалось у Альфреда.
Уловив непонимающие взгляды родителей, он пояснил:
— Жемчужина была в моем сне... сегодня.
Винсент Гарднер, будучи человеком с мистическим складом ума, позволил себе сделать философское замечание:
— Искусство и сны говорят образами – особым языком, на котором бесконечность общается с душами людей. В ее речах нет места для хитрости, лжи и суетных мелочей. Бездна всегда вещает о главном.
— Посмотри. — Мариэн развернула каталог и процитировала фразу из описания: — «…галактика, увлекающая взгляд по спирали вглубь, как в жерло колодца». Композиция завораживает, не правда ли?
— Полотно Михаила Врубеля.
Альфред сразу узнал знакомую картину, но посмотрел на нее по-новому, будто увидел в первый раз. Внутри перламутровой раковины на фоне сложнейших переливов разных оттенков зеленого, голубого и розового цветов были вписаны две морские царевны.
— Неожиданные ассоциации? — спросил Винсент у сына.