На этой почве разгорелась нашумевшая в юридическом мире настоящая война между Кручининым и неким Василевским, отстаивавшим на страницах печати и в своей прокурорской практике отжившие положения инквизиционного процесса.
Обогащенный адвокатской практикой и работой за судейским столом, Кручинин меняет кресло судьи на очень скромное положение сотрудника криминалистической лаборатории, чтобы изучить научно-технические методы распознавания следов преступления.
С точки зрения современного криминалиста, научно-технические средства криминалистики того времени были ничтожны. Химия едва только пришла на службу уголовного розыска. Он еще не соприкоснулся с физикой и в основном опирался на дактилоскопию и антропологию. В область баллистики розыск еще только-только заглянул. Но, так или иначе, лаборатория и в те времена была уже подспорьем для криминалиста. Чтобы считать себя вооруженным, Кручинин должен был постичь все, чем она располагала.
Затем наступил длительный период работы Кручинина в роли оперативного уполномоченного. Цель его усилий - совместить в одном лице функции и искусство следователя и криминалиста-розыскника. Кручинин считает, что созданный Конан-Дойлем образ сыщика-универсалиста совершенно неосновательно свысока осмеивается нашей литературой. Верна была его точка зрения или нет, но он имел на нее право. А плоды его деятельности на поприще борьбы с преступниками доказывают, что доля справедливости (и, может быть, не такая уж малая) в его мнении была. Метод дедукции мистера Холмса - не пустая выдумка талантливого новеллиста.
Ледник Дагерсдаль и ложка Оле
К середине дня открылись фиорды. Немало красивых мест повидал Кручинин, но ему и в голову не приходило, что из первозданного хаоса, когда на протяжении многих миллионов лет никто, кроме слепых сил природы, не работал над украшением мира, могло образоваться нечто столь великолепное. Только божественное воображение могло представить себе подобным плод своих трудов. Вероятно, люди трезвого мышления, "прозаики", скажут, что мир творился не божеством и творчество природы не было целенаправленным. Таким скептикам Кручинин охотно ответил бы словами Александра Бестужева - романтика из кавказских прапорщиков: хаос - предтеча творения чего-нибудь истинного, высокого и поэтического. Пусть только луч гения пронзит этот мрак. Враждующие, равносильные доселе пылинки оживут любовью и гармонией, стекутся к одной сильнейшей, слепятся стройно, улягутся блестящими кристаллами, возникнут горами, разольются морем, и живая сила исчертит чело нового мира своими исполинскими иероглифами...
Животворящий гений человека назвал хаос порядком, нашел красоту в нагромождении; под его взглядом былинки ожили гармонией, слепились в горы, разлились морями. Такова созидающая сила взгляда бога мира - человека, сила его воображения. Удивительный порок или величайшее счастье этого воображения поражаться бесполезным. Что больше приковывает взор восхищенного человека, чем игра лунного света в заиндевевшем лесу, чем бешенство прибоя среди отвесных скал? А ведь чем одареннее человек, тем больше склонен он к восхищению такими "бесполезностями"...
Кручинин глянул вдаль. Море пользовалось каждой выемкой, каждой расселиной, чтобы вторгнуться в горы. Его воды - то зеленые, то темно-синие, то неожиданно голубые - текли в ущельях как реки, терялись в теснинах гор. Иногда они образовывали широкие озера, где мог бы маневрировать целый флот, прихотливыми ручьями врезались в щели между отвесными скалами, протачивая путь в темноту пещер.
Краски, формы и размах - все было совершенно.
Размышления Кручинина прервал проводник. По-видимому, Оле потерял надежду на то, что его спутники сами тронутся в путь с приглянувшегося им привала. Он напомнил, что засветло необходимо добраться до берега, ночь не должна застать их на этом склоне. Тут нет удобного места для лагеря, да и продуктов не осталось даже на ужин.
Предстояло сделать большой круг в обход Дагерсдальского ледника. Вешние воды горных потоков подтачивают задний край ледника, время от времени ледяная стена в сорок метров высоты низвергается в море. Она увлекает за собой тысячи тонн снежного покрова, накопившегося за зиму, и целые горы измельченной породы. Переход ледника в такое время года под силу только опытным ходокам.
- Обход намного длинней прямого пути? - спросил Кручинин.
- На пятнадцать километров, - прикинув, сказал Оле. - Потому я и прошу двигаться в путь. Иначе у нас было бы в запасе по крайней мере четыре часа.
- А если я все-таки попрошу у вас эти четыре часа? - к удивлению Грачика, спросил Кручинин.
Оле в сомнении покачал головой. Он не знал, что следует ответить такому путешественнику. Заметив его колебания, Кручинин рассмеялся и решительно заявил:
- Молчите? Вот и ответ. Мы остаемся здесь на часок-другой. Кто может пройти мимо этого?! - Он обвел вокруг себя широким движением руки. - Кого не соблазнит такая натура, даже если за удовольствие сделать набросок нужно заплатить переходом через два Дагерсдаля?
- Все-таки я предпочел бы идти сейчас, - скромно ответил Оле.
Но Кручинин уже сбросил рюкзак и достал коробку с цветными карандашами.
- Вы говорили о резерве в четыре часа, а я прошу хотя бы только два, настаивал он. - Через два часа я без напоминания прячу карандаши и мы трогаемся на штурм Дагерсдаля.
- Вы так хотите? - с некоторым удивлением спросил Оле, только сейчас поняв задуманное Кручининым. Он снова покачал головой: - Вы мой гость, а значит, и хозяин. - Оле посмотрел на часы. - Два часа?.. Два часа... не больше?
- Два часа! - повторил Кручинин и поудобнее устроился на камне.
Грачик понял, что учитель хочет остаться наедине с альбомом, и, в надежде отыскать что-нибудь съестное, принялся за исследование своего рюкзака.
Находка была небогатой: немного кофе на самом дне банки.
- Если бы мы были вон там, - Оле указал вниз, где темнел край лесной зоны, - ваш кофе пригодился бы, а тут... - парень беспомощно развел руками: у них не осталось ни крошки сухого спирта, чтобы вскипятить кофейник.
Грачик побежал к краю ледника. Далеко внизу виднелась узкая перемычка из слежавшегося снега, по которой им предстояло пересечь ледник. Она возвышалась поперек голубой ледяной реки Дагерсдаля как топор, повернутый острием вверх. Грачик заглянул вниз, куда уходили боковые скаты этого снежного мостика. Вначале они были белыми, дальше становились голубыми, синими и, наконец, исчезали в совершенной черноте бездонного провала.
Веселье Грачика исчезало по мере того, как он всматривался в глубину. Он представлял себе, как придется переходить по этому узкому лезвию снежного "топора", сделал еще несколько шагов к началу перемычки и выпустил из рук банку. Она покатилась по откосу - сначала медленно, издавая мягкий звон, потом все быстрее. Звон становился пронзительней, словно банка не удалялась от Грачика, а приближалась к нему. Вот он уже с трудом различает прыгающее красное пятнышко на синей поверхности ската, вот оно вовсе исчезло в темноте. А звон все рвется вверх и вверх, умножаемый тысячеголосым резонансом пропасти. Грачик прислушивался с интересом, перераставшим в страх. Сколько же времени будет катиться банка? Где конец ее пути, где дно пропасти?!
Наконец, метнув ввысь последний взвизг жести, банка умолкла. Грачик сдвинул шапку на лоб и почесал затылок, но, поймав на себе взгляд проводника, натянуто улыбнулся и понимающе подмигнул в ответ.
Кручинин сдержал слово: ровно через два часа он сложил карандаши. По его настоянию было решено не обходить Дагерсдальский ледник у верховья, а пересечь его здесь по перемычке, как делали местные жители. Оле пошел вперед, вторым шел Кручинин, Грачик замыкал шествие. Отдохнувший, повеселевший после двух часов, проведенных с карандашом в руках, Кручинин легко поспевал за проводником. Идти приходилось вниз. Если бы не осыпающийся под ногами грунт, путь не представлялся бы труднее обыкновенной прогулки на горнем курорте. Скоро стало чувствоваться ледяное дыхание глетчера, и все чаще попадался снег в расселинах, в ямках и даже просто на западной стороне любой складки. Оле остановился и размотал обвязанную вокруг пояса длинную веревку. Один ее конец он передал Кручинину, другой Грачику. Идя последним, Грачик должен был страховать Кручинина, когда тот станет перебираться через ледник. А потом Кручинин в свою очередь будет страховать Грачика. Веревка была слишком коротка, чтобы связать всех троих, к тому же Оле заявил, что не нуждается в помощи. И действительно, скользя по обледеневшему спуску к снежной перемычке, Оле двигался и работал с таким проворством, что шедший за ним Кручинин ставил ноги в уже готовые ступеньки.