— Погоди… — Николай Иванович нахмурился. — Ты хочешь сказать…
— Я вот подумал, — проговорил Илюха, — что если б они пакость датчанину устраивали, то в прошлые выходные она стояла бы с той же самой иконой! А она стояла с другой… Улавливаете?
Мы-то улавливали, — и у нас челюсти отвисли. Ну, Илюха, дает!
— Погоди, — повторил Николай Иванович. — Давай разложим все по порядку, по полочкам… А вы, Ефим Моисеевич, внимательно слушайте, пожалуйста. Может, что-нибудь наведет вас на мысль, за что вас хотели убить…
— Хорошо, — кивнул художник.
— Итак, — начал Николай Иванович, — в руки Васьковых попадает бесценная икона, или несколько икон. Из тех, которые и в России могут стоить огромные деньги, а уж в мире и подавно! Как вывезти эти иконы? И Васьковы совместно с Гьельструпом разрабатывают хитрый план. Возможно, вы, Ефим Моисеевич, подсказали им, как можно легко и просто подделать иконы. Они начинают производство грубых подделок. Им важно, чтобы все — и в организациях, дающих разрешение на вывоз, и на таможне — привыкли видеть эти подделки и узнавать их с первого взгляда. Привыкли к тому, что есть группа мошенников, подделывающая иконы очень узнаваемым способом — узнаваемым почерком, так сказать. Эти иконы должны примелькаться настолько, чтобы таможенники пропускали их не то, что не приглядываясь, а отмахиваясь от них. Разумеется, и это дело они запускают себе не в убыток. Точно я излагаю твои догадки?
— Угу, — кивнул Илюха. — Даже еще лучше, чем я бы рассказал.
— Но главное — в другом, — продолжил Николай Иванович. — Когда эти подделки примелькаются настолько, что от них на таможне кривиться станут и только с насмешкой их воспринимать будут, тут, можно поверх ценнейшей подлинной иконы написать грубую подделку, и эта подделка — теперь уже мнимая подделка — так же спокойно проскочит таможню. Васьковы и еще одну хитрость придумывают. Их сообщник — Гьельструп, и они распускают слухи, будто поссорились и хотят ему отомстить. И даже «планом мести» делятся с друзьями. Зачем им это надо? А вот зачем! Вот Гьельструп возвращается домой и выставляет на продажу какое-то ценнейшее произведение искусства. Мы, в Москве, сразу начинаем разбираться: как он мог это произведение вывезти? И никогда наши подозрения не упадут на Васьковых! Мы твердо будем знать, что они поквитались с Гьельструпом, подсунув ему подделку, и посредник Олег Кириллович это подтвердит, и девушка, проштамповавшая разрешение, нам скажет: да, она грубо нарушила правила, взяв печать домой, но она хотела помочь подруге, наказать мерзавца… Разумеется, об истинном положении вещей она и понятия иметь не будет!
— Это факт, — сказал Лешка. — Если бы она или этот Олег Кириллович были в курсе, то Васьковой не имело бы смысла спрашивать по телефону у кого-то из них: «И он ничего не заподозрил?» В смысле, гладенько ли удалось Гьельструпу подделку подсунуть.
— Все так, — кивнул Николай Иванович. — Но особо отметим, по этому поводу, что значит нарушать правила, пусть даже формальные с виду. Вроде, из безобидных, и даже благородных побуждений действовала, а чуть не поспособствовала контрабанде… Так, конечно, можно будет говорить, если наши подозрения подтвердятся. И я думаю, они подтвердятся. Скорее всего, Гьельструп еще и подыграет Васьковым. Кроме ценнейшей иконы, которую он везет из России, он выставит на всеобщее обозрение точно такую же подделку Натальи Васьковой, позволив сделать из себя посмешище, чтобы убедить нас в том, что Васьковы к контрабанде не причастны. И тут, Илья, ты прав: если бы Васьковы хотели наказать Гьельструпа, то и в прошлые выходные мнимая старушка стояла бы с той же самой иконой. У нее ведь была отговорка: я вам икону не продам, потому что мне ваше лицо не нравится… Получается, что она вела себя так, чтобы к ней привыкли, чтобы какие-то подделки попали и к другим людям. А уж сегодня все было организовано так, чтобы икона точнехонько пришла в руки Гьельструпа, и чтобы за этим не виделось ничего, кроме достаточно безобидного розыгрыша. Теперь он сидит с разрешением на вывоз и в ус не дует… А Васьковы, тем временем, решили, что им позарез надо устранить Буркалова и вас, Ефим Моисеевич, чтобы окончательно спрятать концы в воду. А до этого они позаботились о том, чтобы вы несколько недель отсутствовали в мастерской с утра до вечера… Почему? Напрягитесь, попытайтесь сообразить, чем вы были для них так опасны? Что такого вы могли знать? Может, они вывозили контрабандой как раз те иконы, которые купили у Буркалова?
— Нет, не из-за этого, — покачал головой Цвиндлер. — Точно, не из-за этого. Я ж видел эти иконы, Игорь их мне показывал. Да, стоят они не копейки, но не такие уж они редкие. Возможно, каждая из них и потянет на две или даже на три тысячи долларов, но разве это те деньги, ради которых стоило затевать крупномасштабную махинацию и убивать двух человек. Ума не приложу… Почему они меня удалили, понятно. Находясь в мастерских, я бы, конечно, заметил, что они вовсю пекут подделки по рецепту, полученному от меня. Массовое производство подделок от соседа-художника не утаишь, я бы мог догадаться об этом по косвенным признакам. И потом, надо соблюдать осторожность, малюя подделку поверх ценной иконы да еще выдерживая доску в духовке, ведь так и ценный оригинал повредить недолго… Тут требуется особая технология, и я, если бы зашел к ним не вовремя, увидел какие-то препараты или инструменты, вполне мог догадаться, чем они занимаются… Но зачем меня убивать?.. Действительно, я должен был видеть и знать что-то такое, чему сам сейчас не придаю значение… Я вот думаю… Об их ссоре с этим датским коллекционером я слышал… Погодите!..
Цвиндлер вдруг так разволновался, что чуть не подскочил.
Мы ждали, затаив дыхание.
— Да, конечно! — Цвиндлер хлопнул себя по лбу. — И я, и Игорь, получается, знали, что Васьковы вовсе не поссорились с этим датчанином. Вы понимаете, когда Васьковы продали иконы Игоря знакомому коллекционеру, как они сказали, — Игорь показал мне деньги. И на одной из стодолларовых банкнот была пометка на датском языке! Ну, вы ж знаете, датские слова легко узнаются, потому что у датчан есть такие особенные буквы: перечеркнутое «О», и «А» с кружочком над ним, которые только в скандинавских языках и увидишь. «Ты гляди, — сказал Игорь, — выходит, купил-то иконы этот датский коллекционер, и все трения позади.» И потом, когда мы в коридоре столкнулись с Васьковыми, Игорь им сказал: «Ну что, вас поздравить можно, что вы свои деньги у датчанина отвоевали?» Они удивились и сказали: «Нет, с чего вы взяли? Разве у этого подонка что-нибудь отвоюешь?» «Да ну, — сказал Игорь. — Ведь деньги, которые вы мне дали, они из датского обменного пункта, на них пометки есть.» «Тогда это, значит, из денег, которые пролежали, попав в заначку», — ответили они. Когда мы разошлись, Игорь подмигнул мне и сказал: «Пусть говорят, что хотят, но не могла у них больше года бумажка лежать, наверняка бы потратили, точно тебе говорю! Ладно, не хотят сознаваться, что датчанин им деньги прислал, не надо!» Кстати, я не исключаю, что они могли слышать эти слова.
Ведь Игорь говорил, когда мы еще из подъезда не вышли, а голос у него громкий, басовитый. А мы… Мы быстро об этом забыли. Мы с ним, понимаете, уже приняли, за спорами об искусстве, и добавить спешили, до остального дела у нас не было…
— Что ж, по-моему, все ясно, — сказал Николай Иванович. — Видно, уж очень ценную вещь они переправить контрабандой хотят, если даже из-за такого мимолетного эпизода они испугались настолько, что решили: лучше вас убрать, а то вы еще припомните этот эпизод, если мы решим с вами побеседовать, вот и возникнет зацепка для следствия… Интересно, что это за вещь?.. Да, кстати, Ефим Моисеевич, давайте-ка мы до вторника поместим вас в больницу, как будто вас сильно покалечили, и вы без сознания. А одного из этих арестованных мордоворотов мы заставим позвонить заказчику и сказать, что задание выполнено…
— Никак не могу, — ответил Цвиндлер. — В среду ресторан открывается, и за эти дни мне надо все работы закончить.