По русскому языку — весьма хорошие.
По геометрии и арифметике — очень хорошие.
По всеобщей и российской истории — отличные.
По всеобщей и российской географии — весьма хорошие.
По рисованию и черчению — хорошие (без «очень» и «весьма»).
А что говорит выделявший его учитель Василий Васильевич Першин, удивительный рассказчик: «При таких способностях вашего сына, господин Бутин, ему надо учиться дальше». «Михаил, — отдельно напутствовал Першин, — не остановитесь на сём, идите дальше, помните тезку своего Ломоносова Михайло. Сам учись и у людей!»
С тем же Першиным после училища прошел всю географию и историю, с Зензиновым латынь, самоуком английский и немецкий, позже занялся французским с Дейхманом и невесткой… Служа у Кандинских, не расставался с книгой — с учебником, словарем, журналом. Начитанный старший брат удивлялся скорости, с какой младший усваивал прочитанное к услышанное. Краем уха услышал, вполглаза увидел, уже запомнил, затвердил. С жадностью выпытывал, у кого удавалось, всякое знание: у кяхтинского просвещенного купца, у ссыльного поляка, у заезжего гостя. Вот и гётевский «Вергер» прочитан на немецком, и диккенсовский «Пиквик» по-английски, и с трудом, но произведения Гюго, Бальзака и овидиев-ские «Метаморфозы», из зензиновской библиотеки…
Правильно ли, что все это должно уйти в одно лишь купечество — все, что вызнал, чему выучился? Но ведь практическая полезная деятельность при широком понимании ее — есть польза общенародная, во имя развития и блага отечества.
Время восхода фирмы закончилось. Теперь он строит, расширяется, возводит здание огромного коммерческого предприятия. И дело упирается в людей: нужда в рабочих командах на приисках, а в них недобор; нужда в сведущих инженерах, их горстка у него: Дейхман, Михайлов, еще десяток; нужда в образованных служащих, душой преданных Делу.
«Привлекайте в своих серьезных начинаниях, как делал весь образованный элемент сибирского общества. И тех, кто неволей пришел сюда… Среди них люди замечательные и необыкновенных знаний…» — так говаривал ему Муравьев.
Но ведь то же самое завещал и незабвенный Иван Иванович Горбачевский, когда Бутин с Багашевым посетили его незадолго перед смертью.
Он и дальше пошел, шире понял рекомендацию Муравьева и Горбачевского: приглядеться повнимательней к уголовному, не злодею, а жертве случаи, оговора, неминучей беды; на смышленых детей крестьянских, что сосланы в Нерчинский завод, на карийские рудники, на Зерентуй, «за разбой и бродяжничество», или за сущую мелочь. Да и вытащить их на свет, как бы из могилы. Глядишь, какой-нибудь Казимир Цыбульский, или Николай Летучий с клеймом на правой щеке, или озлобленно-печальный Герша Перчик, или Ульян Разноглазый, ладони в старых шрамах, или рябой, черный, страховитый Абдул Гакеев, а вот служат Бутиным верой и правдой, — тише, мягче, усерднее людей не сыщешь. И выказывают и ум, и сметку, и немалые способности. И никому из бутинских служащих не придет в голову прошлое помянуть или обозвать дурным словом.
Кой-кто из купцов косился на Бутиных за их «либерализм», и по начальству доносили, и никому никогда Бутин не откроет, сколь рублей перебывало в потных алчных руках иных разбойных чиновников, малых и больших, лишь бы не тронули покой нашедших пристанище и работу честных людей…
И, разрабатывая китайскую экспедицию, он прежде всего размышлял о людях, которым можно доверить ее осуществление…
13
Багашев никогда не появлялся попусту. Он приносил рукопись свежего номера «Нерчинско-Заводского Наблюдателя» или доставлял какие-нибудь сведения полезного содержания, порою пришедшие к нему из Москвы, Петербурга или Томска, в обгон официальному ходу. Случалось и просил за кого-нибудь. Отправить в лечебницу, дать вспомоществование, принять на службу. За себя не просил никогда, даже досада брала Михаила Дмитриевича.
Итак, в тот зимний ясный денек Багашев почти вбежал в конторский кабинет Бутина, переждав в нетерпении, пока удалится громогласный и грубоватый Иринарх Артемьевич, которому Бутин втолковывал, куда и как везти золото и кому сдавать в Иркутске, дважды помянув Хаминова, своего давнего содельца. Дождался и конца долгого разговора распорядителя дела с главным управляющим Иннокентием Ивановичем Шиловым, человеком серьезным, неулыбчивым и надежно преданным, как и жена его, Домна Савватьевна, семейству Бутиных. И учтиво послушал, вернее, сделал вид, что ничего не слышал, — негромкий и быстрый разговор между Михаилом Дмитриевичем и его невесткой касательно каких-то больших трат по домашности.