Они давненько не виделись — Бутин и Багашев, — оба странствовали: один по Амуру и Зее, другой по Шилке и Газимуру.
— Рассказывайте, Иван Васильевич, — по-деловому, но с теплотой обратился к журналисту Бутин. — Что дали ваши разъезды?
Он взглянул в округлое с топырками бородки лицо, на комично взъерошенные волосы. «На кого же походит мой Багашев, при очках, при редких усах да при своей прыткости? Право, на енота — добродушного, юркого, любопытного енота».
— Впечатления привез грустнейшие, Михаил Дмитриевич, — как-то невесело ответил Багашев. — Посмотрел нашу милую каторгу, сами знаете: там людей нет ни с той стороны, ни с другой… С одной стороны полосатые халаты да посеревшие лица, с другой — грубости да одубевшие сердца… Гибельные места при дивной природе, — он кратко помолчал, — Николая Гавриловича, господина ссыльного Чернышевского на прогулке видел, поздороваться успел, да он от меня повернул, то ли не в настроении, то ли неприятность навлечь на себя не решается…
Бутин не произнес ни слова, зорко поглядывая на рассказчика.
— Ведь вот же человек: невзрачный, роста малого, лицо обыкновенное, чуток даже бабье, в заостренности черт… А подумать, какой силы духа, каких стойких убеждений человек. Труды его читал и восхищался, хотя и не все приемлю… Историческая личность для России и для Сибири нашей… Хотя бы невольным пребыванием своим…
— Я, Иван Васильевич, вот о чем скажу вам, — медленно, с некоторым трудом, заговорил Бутин. — Я если человеку помочь неволен, то о том стараюсь не рассуждать. Потому — заболеваю. Нельзя образованную личность отвергать, лишать деятельности по той причине, что личность эта не твоим умом живет. Мнения надо уметь выслушивать, уметь оспаривать. Кандалы — не мыслят, не спорят, не рассуждают, не доказывают, не убеждают. В них заключена неразумная, жестокая, унизительная сила. Но, господин Багашев, мы не владеем ключами, отмыкающими их… Моя бы воля: не убийца, не разбойник — пусть себе живет, пусть жизнью и делом свою правоту доказывает.
— А ежели ниспровергатель строя? — выкатил большие голубые глаза Багашев. Енотовы усы зашевелились. — Тогда как?
— Не испытывайте меня, господин Багашев, — холодно усмехнулся Бутин. Усмешка короткая, как вспышка молнии. — Я испытан людьми достойными и великой души. Но я думаю, господин Багашев, нам пора приступить к делу. Что вы мне сегодня решились преподнести? Ведь что-то привезли?
Да уж — хитрого не перехитришь. Ни усы багашевские, ни клочья бороды не укрыли от Бутина: енот не зря пришел!
— Милостивый государь, Михаил Дмитриевич, люди со мной с самой Шилки, с Кары. Сейчас у меня они, Марфа свет Николаевна их не отпустит, покуда чаем не напоит. Нижайше прошу познакомиться с ними, разумею, что может от них немалая польза выйти для ваших новых предприятий. В затруднительном положении эти люди, нужда их одолевает…
— Просите их, ежели чаю напились. Пусть идут без откладки. А вы позже зайдите.
…Их было трое и до того разные все, что сразу Бутину и в голову не пришло, что они до Кары вместе были. Ну на Каре сошлись, с Кары попутно, доведенные или, вернее, довезенные быстрым на решение Багашевым, — так, наверное.
— Садитесь, господа.
Сели без уговоров, без отнекиваний, без «мы ужо так, постоим», — отличающих крестьянское сословие или людей боязливых, запуганных, обнищалых до потерянности, либо людей с притворством, угодливо-неискренних… Просительное™ в них не было. Вот в этом и чувствовалось сходство. У всех троих. Узкоплечего, студенческого облика, почти мальчишки, и этого, постарше, фабричного вида, с хмурым лицом и непомерно широкими для малого роста плечами, и третьего, рыжеватого, мужиковатого, с простодушно-продувными глазами. Одежда у всех трепаная, с латками, а в чистоте.
Это весьма любопытно, он изучает их, а они его. У этого, с рыжей густой, торчком бородкой, да еще конопатого, — в глазах так и сквозит: а кто вы есть, барин, какой изнутри?
— Господа, надо ли объяснять, кто вас принимает, чем я занимаюсь?
— Нет, господин, Бутин, объяснений не требуется, — ответил «студент». — Ваш служащий господин Багашев вполне обстоятельно растолковал. Да понаслышаны о вашей деятельности и от других.
Лести в этом отзыве не было. Но и одобрения тоже. Понять можно двояко — понаслышаны о худом и понаслышаны о хорошем.