Париж в восторге был от ней,
Она соперниц не имела…
Подайте ж милостыню ей!
Она пела… как о себе. Вдруг все осознали это. За серым театральном гримом скрывалась женщина, чья взбалмошная судьба одним беспощадным жестом разрушила все: любовь, красоту, достаток…
Святая воля провиденья…
Артистка сделалась больна,
Лишилась голоса и зренья
И бродит по миру одна.
Бывало, бедный не боится
Прийти за милостыней к ней.
Она ж у вас просить боится…
Подайте ж милостыню ей![4]
Зал подался вперед, пытаясь понять, стараясь заметить большее. И, будто повинуясь его приказу, Алина вдруг дернула за косынку! Золотые роскошные волосы рассыпались по плечам, васильковые искры сверкнули в окружении высоких ресниц… И образ диснеевской Золушки мелькнул у меня пред глазами.
– Юлия?!
Должно быть, мой возглас, нечаянный и неуправляемый, расслышали многие. В том числе – и на сцене. Артистка повернулась на звук и секунду смотрела в слепой полумрак зала.
– Дрянь! – завистливо гаркнула башнеподобная старшая.
Схватила портняжные ножницы – и единым сильным движением откромсала светлые локоны! Публика ахнула, зэчки онемели. В сгустившейся тишине, Алина медленно поднималась со стула. Движение – и струна оторвана у гитары.
– Твой хахаль насилует меня каждый день… Ты уродуешь меня каждый день… – прохрипел ее гневный шепот. – Меня изобьют до смерти, но ты сдохнешь тоже!
Металлическая удавка натянулась в сильных руках, целила в жирное горло. Большая женщина пятилась, маленькая наступала.
– Охрана! Сюда! Охрана! – раздались истошные крики.
Вбежали солдаты, повалили бунтарку на пол. Занавес, антракт.
– Ну как? – обернулась соседка. – Вам нравится?
И что ей ответить? Как собрать в единое мнение кучу растрепанных чувств?
– Некоторые моменты прекрасны, а другие, мне кажется, излишне грубы и реалистичны.
– Уверяю, вы ошибаетесь, до реализма тут далеко. В камеру женской колонии заселяют от сорока до ста человек, белье сохнет тут же, унитазы открыты, их видят в дверное окошко охранники-мужчины. Чистого воздуха не бывает – гнилая влажная вонь с туберкулезными палочками. И все эти женщины – вовсе не ангелы, ошибочно осужденные. Озлобленные рецидивистки, убийцы, воровки, мошенницы, каннибалы. Драки, ссоры, разборки с применением ногтей, зубов, разбитого стекла вспыхивают постоянно. Администрация не борется с насилием, она его культивирует. Старшую по камере назначает тюремное начальство. Выбирают не самую справедливую и толковую, а самую сильную и жестокую.
– Вы много читали об этом?
Соседка загадочно улыбнулась, тонко, интеллигентно:
– Я многое видала на веку.
Прозрачный намек, шокирующий, как будто тоже сидела. Я скромно опустила глаза и чуток подвинулась в сторону. Одно дело – смотреть сериал, лежа на мягком диване в своей надежно запертой квартире. Или писать детективы о приключениях современной Соньки Золотой Ручки. (Бог знает, зачем я это делаю? Почему тема разнузданного, разухабистого криминала стала одной из самых читаемых в современной литературе?) И совсем другое – принять в круг общения бывшую осужденную. Короткое знакомство – и то неприятно, хочется сумочку проверить. Вот тебе и похожу, на людей погляжу, нравами проникнусь, реальность отображу. Кишка-то тонка, оказывается.
– Евгения Кузнецова? – Напротив через ряды стояла билетерша, в руке – листок, сложенный вчетверо.
– Да.
– Вам записка.
– Мне? А в чем дело?
– Меня попросили передать, а там сами разбирайтесь.
Листочек я приняла и тут же развернула. «Евгении Кузнецовой. Прошу вас, задержитесь после спектакля в зале минут на десять. Мне необходимо с вами поговорить. Ю. Сланцева». Краем глаза я видела: соседка не удержалась, полюбопытствовала через плечо. Вряд ли что поняла, но уточнять не стала, поняла неуместность дальнейшей беседы. Я прикрыла глаза, отстраняясь от внешнего мира.
Значит, все-таки Юлия, не ошиблась. Стыдно до кончиков пальцев. Этой зимой, пять месяцев назад, я была главным свидетелем по делу Сланцевой. На основании многих, казалось бы, неопровержимых улик, собранных милицией и частным сыщиком Беркутовым, девушку приговорили к двенадцатилетнему заключению. А потом… Все оказалось не так. Я просила Арсения ошибку исправить, Юлию вызволить. Но ни разу не спросила: удалось? Зациклилась на собственных проблемах. Разве это меня оправдывает? Разве не было ей тяжелее? В сто раз страшнее, чем мне. И лицо на зоне изуродовали…