Опьянение только усиливало ощущение отчаяния, и перепалка с Фершо начала казаться настоящей катастрофой.
Что теперь с ним будет? Он потерял место. Оставалось только вступить в шайку Джефа, который терял тем самым в его глазах весь свой престиж. Значит, он станет одним из тех жалких джентльменов, которые набрасываются на суда, чтобы подобрать объедки состоятельных пассажиров.
Плакал ли он? Вспоминать об этом ему не хотелось. Только рассказывал ей то глухим, то захлебывающимся голосом.
Какое значение, что он не говорил ей правду. Ведь он сотворил другую, которая больше соответствовала как моменту, которым он жил, так и его намерениям.
Мишель рассказал ей, что происходит из старинной знатной семьи, и что отец разорился в Монте-Карло (за несколько дней до этого он прочел роман, действие которого протекало на Ривьере), о матери и сестре, ради которых якобы покинул родину, согласившись стать секретарем старого дяди, о котором не имел права ничего сообщить.
Обо всем этом ему не то что говорить Рене, но и вспоминать не хотелось, настолько его роль казалась теперь гнусной и комичной.
Но всю ночь в каюте, освещенной одним ночником, когда виски текло столь же обильной рекой, как его слезы, а тела содрогались от слишком яростных любовных повторов, Мишель отнюдь не выглядел смешным, ибо госпожа Лэмпсон тоже смягчилась.
Ведь хотела же она вручить ему маленький шелковый бумажник, от которого он отказался? А после явно мелодраматической сцены не просила ли прощения за свой поступок?
Разумеется, оба были пьяны. Но все было именно так. Она должна была его запомнить. Разве не об этом говорило то, что утром в бухте Панамы, когда он уходил из каюты, она прошептала как обещание:
- Я думаю вернуться тем же пароходом.
Значит, из-за него она отказывалась от поездки в Латинскую Америку, о которой говорила вначале.
Она сказала, что будет ждать его писем на промежуточных остановках. Первое он должен был ей отправить самолетом в Гуаякиль. Но это Рене уже не касалось. Однако у нее был нюх, потому что, вставая, она произнесла:
- Держу пари, что она побывает здесь на обратном пути.
- Она обещала.
Комната Рене была голая, как и квартира Фершо. Белые стены, москитник, несколько фотографий вокруг зеркала.
- Передай штанишки, пожалуйста. Тебя не шокирует, что я одеваюсь при тебе?
Как раз напротив. Вся эта достаточно паскудная сцена была просто нужна ему, чтобы запачкать прошлое и то, что будет составлять его жизнь еще некоторое время.
Налицо был наилучший способ оторваться от прошлого. Кончился определенный период в его жизни, как закончился период Валансьенна, когда он с друзьями отмечал попойкой свой отъезд в Париж. Как закончился парижский период, когда они продали одежду и белье Лины, чтобы купить билеты в Кан.
Останавливали ли его когда-нибудь препятствия? Что он думал, бросая Лину в Дюнкерке? Он не жалел об этом, а ведь любил ее, часто вспоминал с нежностью. Он был бы очень счастлив, если бы люди, получая от него известия, не становились бы такими сложными!
А почему, в сущности, нет? Часть пути они прошли вместе. Лина была не создана для того, чтобы последовать за ним дальше. Как эта славная Рене, которая тоже не останется с ним надолго.
Он бросал их не со злости, напротив, сохраняя взволнованное воспоминание.
Однако было еще одно обстоятельство, о котором ему не хотелось думать. Только что в поезде, представляя себе возвращение в Колон, он не переставал размышлять, как должен себя вести, если Рене вдруг не захочет с ним жить или вдруг окажется в отлучке. Как ни глупо, но следовало предусмотреть запасной вариант, для чего он вспомнил бретонку из особого квартала, ту, что бросала на него нежные взгляды.
Конечно, он отдавал предпочтение Рене. Осуществлялась его давняя мечта, но как раз в тот момент, когда такая перспектива перестала выглядеть идеалом, когда он шел на это не от хорошей жизни, а в ожидании лучшего будущего.
Одеваясь, Рене разговаривала, не пренебрегая самыми интимными обстоятельствами своего туалета.
- Моя сумочка в шкафу. Там сто долларов в маленьком кармашке.
Он спокойно взял сумочку, не проявляя любопытства к лежащим письмам, нашел купюру, положил ее в свой бумажник, потом освежился над раковиной и провел мокрой щеткой по волосам.
- Пошли?
Кто знает, займет ли когда-нибудь мистрис Лэмпсон место в его жизни? Может, она будет простым этапом в ней. Или очередным промахом. Так или иначе она приоткрыла ему вход в другой мир, в который он любой ценой постарается проникнуть.
Тогда он станет вспоминать отель Джефа точно так же, как теперь вспоминал меблирашки на улице Дам, откуда сбежал, не заплатив по счету, или нормандскую таверну, куда пришел проведать Лину лишь спустя три дня.
- Иди.
- Я обожду тебя.
По чистой случайности, ступив на лестницу, Рене нагнулась, чтобы застегнуть туфлю. Для этого она отдала ему свою сумку. А потом, спускаясь вниз впереди нее, он и не подумал вернуть ее, так и держал в руке, когда они вошли в помещение.
Джеф ужинал вместе с Фредом и Жюльеном. Давно закончивший есть Голландец сидел в своем углу и смотрел вперед пустым и страшным взглядом.
- Пало!
- Несу, дамы - господа. Что последует за спагетти? Есть обжаренная в сухарях треска...
Мишель совершенно естественно взглянул на свою спутницу, а та точно так же поглядела на него, словно они давно были вместе.
- Это слишком тяжелая пища для меня,-сказала Рене,- приготовь пару яиц, Напо.
- Хорошо, мадам Рене.
Остальные все поняли. Казалось, Джеф был и удовлетворен, и озабочен. Удовлетворен, потому что знал: это приятно Рене, и озабочен, ибо по-прежнему не считал Мишеля своим человеком. Моде оставался для него любителем, "мелочевкой".
- Сегодня вечером будет только один пароход. Португалец. Уйдет в полночь.
Мишель подумал о Фершо, таком одиноком в своей квартире с бутылкой молока под рукой. Сколько он еще продержится, прежде чем пойдет на мировую?
Да и примет ли ее Мишель? Может быть. Сейчас ему было трудно сказать. Пока его это мало интересовало. Он смотрел дальше. В общем-то, все уже не имело значения, и, поглядывая на себя в зеркало в новой роли, в которую нисколько не верил, ему хотелось лишь пожать плечами.