Сегодня он угостит всех и сядет играть в карты в ожидании Рене.
Они с Джефом были одни. Негр-повар во дворе чистил овощи. Рене спала наверху, раскрыв дверь на деревянную галерею, чтобы стало немного прохладнее.
Несмотря на то, что было всего девять утра, Мишель уже побывал в городе, весь взмок, и на губах его выступили капельки пота. Играя платком, он небрежно расхаживал взад и вперед по кафе, погруженном в синеватые тени, иногда присаживаясь на край стола или на секунду приближаясь к одному из мурлыкающих вентиляторов.
Джеф за стойкой протирал рюмки и фужеры, полировал зеркала.
Атмосфера в помещении была пропитана какой-то вялостью, расслабленностью, которые Мишель всегда так любил. Мужчины спокойно беседовали, прерывая разговор длинными паузами. Побывавший уже у парикмахера, Мишель с удовлетворением рассматривал свое отражение в зеркалах, висевших над красными диванчиками вокруг всего зала. Далекий шум порта едва доносился сюда, а ближний - города - свидетельствовал о том, что все здесь погружено в дремоту, а улицы отданы в распоряжение заключенных, которые под надзором стражника убирают помойки.
- Медсестра по-прежнему у него? - спросил Джеф.
- Она ночует в доме. Еще я заметил утром на веранде квартеронку в "Мадрасе", занятую хозяйством.
Подышав на рюмки для шампанского, Джеф с притворным безразличием пробормотал:
- Может, он действительно болен?
Мишель прекрасно знал, что его собеседник искоса наблюдает за ним. Вернувшись из Панамы всего три дня назад, он, подобно человеку, оказавшемуся в чужой постели, тщетно пытался занять в доме Джефа удобное для себя место.
Все были с ним очень милы, считая членом их маленькой компании. Быть может, некоторые, такие недальновидные люди, как Фред и Жюльен, были даже искренни. Казалось, Ник тоже проявил сердечность, первым предложив перейти на "ты".
И тем не менее Моде чувствовал себя не в своей тарелке. Он был неприятно удивлен в первый день, увидев, что Фсршо не разыскивает его. Дабы не быть замеченным, он послал сначала Голландца Суску пошататься вокруг дома.
Со своим безразличным ко всему видом тот сообщил, что старик, по-видимому, болен, потому что заметил на веранде медсестру в синей наколке.
Мишель был уверен, что Джеф, как обычно, внимательно наблюдает за ним. Но теперь в его взгляде было что-то неприятное: бельгиец посматривал на него с тем же видом, что и Фершо.
Впрочем, не совсем тем же. Взгляд Фершо с самого начала был полон волнения, иногда в нем мелькала улыбка, если только вообще можно было говорить об улыбке у Фершо! Человек из Убанги узнавал в секретаре свои черты в молодости.
Но было между ними и что-то общее. Как и Фершо, Джеф был неразговорчив, с явным пренебрежением относился к социальным условностям. Оба они испытывали полное безразличие к одежде, словно нарочно стараясь выглядеть грязными, вызывающими отвращение, дыша прямо в лицо собеседника.
- Теперь ты даже из вежливости не сможешь отступить!
Оба они не отличались особой вежливостью. Не говорили "здравствуйте" или "доброй ночи". Иной раз Джеф жал руки, в другой - и не думал обращать внимание на человека, который сидел у него добрый час. Изредка в кафе заходили приезжие.
- Официант! - звал кто-либо из них. И тот с тряпкой в руке, со спущенными на животе, вот-вот готовыми упасть брюками бросал им:
- Тут нет официанта!
- А кто обслуживает? Можно у вас поесть?
- Нет.
- Но ведь это ресторан?
Клиент косился на занятые столики, вдыхая аромат вкусной еды, доносящийся из кухни. Джеф не отвечал, даже не смотрел в сторону пришедших, ходил взад-вперед на своих больных ногах, покачиваясь, как медведь.
- Так есть здесь кто-нибудь?-нетерпеливо взывал клиент.
- Вам же сказали - нет.
- Значит, здесь нельзя поесть?
- Нет. Я уже сказал вам - нет.
Разве Фершо не поступал точно так же? Быть может, в действиях Джефа было больше позы. Поэтому он не мог сдержать ликующую улыбку, подмигивая своим.
Как и Фершо, он тоже держал Мишеля на коротком поводке. Сейчас он позволял ему прохаживаться по кафе. В своей безупречной белой паре (Мишель ежедневно надевал свежий костюм), в синем в горошек галстуке и белых замшевых туфлях, придававших легкость походке, он распространял запах лосьона. Свеженаманикюренные ногти отливали блеском. Он казался непринужденным, удовлетворенным своим отражением в зеркалах, и тем не менее его не оставляло чувство неловкости, от которого никак не удавалось освободиться.
Он не уходил нарочно. Ему нужно было объясниться с Джефом. Пусть тот раз и навсегда скажет ему, что думает. Тогда посмотрим.
- Ты чем-то обеспокоен?
Тот вздрогнул, словно Джеф угадал его мысли.
- Что вы сказали?
- Ты обеспокоен тем, что старик не скулит под дверью и не молит тебя вернуться к нему?
Это было так и не совсем так. Но Джеф сбил его с толку. Хотя и не слишком.
- По мне это одно и то же,- возразил он.
- Что значит, одно и то же?
- А то, как он себя ведет. Старик хитер, как обезьяна. Он понял, что скулить под дверью бесполезно. Тогда он решил пойти козырем... Вызвал медсестру, словно действительно болен. Весь день лежит на веранде, нанял прислугу. Всю квартиру перевернули вверх дном, и...
- И ты психуешь!
- Нет.
Он лгал. Он действительно психовал. Ему хотелось узнать правду. Утром, боясь, что его узнают, он несколько раз прошелся вдоль бульвара по тротуару со стороны негритянского квартала. И издалека понаблюдал за верандой. Он видел ходившую туда-сюда медсестру, хорошо заметную в своей синей наколке, которую Фер-шо пригласил из американского госпиталя в Кристобале.
Как это было непохоже на старого каймана! Каким несчастным он должен был себя чувствовать в компании двух женщин!
- Знаешь, что мне не нравится в тебе, малыш? Ты неискренен.
Мишель увидел в зеркале, что покраснел, как рак. С этой способностью краснеть, как во времена, когда он лгал матери, ему никак не удалось справиться. Однако это вполне согласовывалось с выражением искренности, почти наивности, которые были на его лице, когда он хотел. Например, когда заплакал в каюте госпожи Лэмпсон. В такие минуты он был обезоруживающе искренен. Мистрис Лэмпсон попалась на удочку и так разволновалась, что сама едва не зарыдала.