На губах Джефа промелькнула улыбка. Возможно, ему вспомнилось, как он сам стоял перед судом присяжных.
- В Тенериффе мы купили подложные документы. Отныне Фершо стал господином Луи. На его имя брат поместил крупную сумму в частном банке Монтевидео. Вот тут-то и начались всякие неприятности.
Это было, вероятно, самое трудное время с тех пор, как Фершо бежал из Франции. В Монтевидео он думал, что без труда вступит во владение своими деньгами. Но банкиры стали чинить различные препятствия. Вмешались деловые круги. Каждый день их тешили новыми надеждами, и каждый день они сталкивались с очередными препонами.
Французское правительство не знало, где он находится, и поэтому не посчитало нужным объявить розыск. Впрочем, оно отнюдь не стремилось увидеть его снова во Франции для отбывания наказания.
- В течение многих месяцев они всячески морочили нам голову...
- Знаю я этих людей! - проворчал Джеф.
- Потом, убедившись в том, что Фершо упрямится все более, прибегли к другому средству.
- Еще бы!
Сделать это было нетрудно. В маленьких газетках Уругвая стали распространять слух, будто в стране скрывается осужденный французским судом человек. Два-три раза приходила полиция проверить подложные документы обоих.
Их предупреждали. Фершо понял, что, если будет упрямиться, с ним быстро расправятся, и тогда французское правосудие обязано будет потребовать его выдачи.
Так они оказались сначала в Панаме, а потом в Колоне.
Не теряя нити разговора, Джеф лаконично спросил:
- Сколько?
- Что-сколько?
- Сколько у него осталось?
- Около миллиона. Он много потерял там. Его потрошили все - юристы, дельцы.
В кафе все стихло. Вернувшийся на кухню негр разжигал печь, и через приоткрытую дверь потянуло дымом. Машинально наполнив рюмки, Джеф подвинул одну Мишелю. Они выпили, не чокнувшись, не сказав ни слова.
- Но чего вы никогда не поймете...
Мишель снова пытался защищаться. Фершо - это Фершо, пусть так! И он необыкновенный человек, рядом с которым Джеф выглядит пигмеем.
- Я не утверждаю, что он безумен, нет...
- Продолжай.
- Но он стал настоящим маньяком. Ужасно боится оставаться один, хотя все равно не терпит рядом новых лиц. Не разрешает даже негру, который занимается у нас хозяйством, чтобы тот ночевал в квартире. От меня он требует, чтобы я находился рядом с утра до вечера и с вечера до утра. Едва я хочу выйти, как он начинает изображать сердечный приступ. Он хитер, как обезьяна. Или же заводит разговор, словно с сыном, если бы тот был у него.
Глаза Джефа по-прежнему не отрывались от него, и Мишель не знал, куда спрятать свои.
- Он болен не больше меня. Еще проживет сто лет.
- А миллион растает.
- Что?
- Я говорю - миллион растает.
- Вы думаете, что я из-за денег...
- Я ни о чем не думаю, малыш. Однако, видишь ли...
Он смолк.
- Так, однако, - что?
- Ничего.
Джеф предпочел промолчать. Может быть, ему еще не все было ясно. На его лице появилось то же выражение печали, которое появлялось у Фершо, но не сентиментальное, а более отстраненное, беспричинное.
- Если бы я был уверен, что он действительно болен... Так нет же! Это не так. Я чувствую - он играет комедию, но не желает унизиться, чтобы прийти за мной сюда. Наверняка решил, что, заметив в доме медсестру, я тотчас примчусь к нему.
Почему Джеф даже не пытался успокоить его хоть словом? Мишель ждал от него только этого. Бельгийцу достаточно было сказать:
- Ты прав. Или:
- Я тебя понимаю.
Но он молчал. Покачиваясь, прошелся по кафе на больных ногах, чтобы заглянуть в кастрюли.
Правильно ли поступил Мишель, рассказав все? Но тот о нем совсем забыл, и он не знал, что теперь делать. Еще раз взглянув на себя в зеркало и поправив галстук, он пошел вверх по лестнице.
Рене вернулась не поздно, потому что пассажиров в Колоне не оказалось, а экипажи грузовых судов не заходили в "Атлантик". Набросив пеньюар, она стояла за закрытыми жалюзи окна.
- О чем вы так долго разговаривали?
- Мы поболтали.
Это ее не убедило. Их долгий, смутно доносившийся разговор, напоминавший жужжание больших мух, заинтриговал ее. Ей ведь было известно, что Джеф не любит Мишеля, и она наверняка знала все, что они говорили за его спиной.
- У тебя усталый вид.
- Нет.
Все вышло не так, как ему хотелось, и он был раздосадован. Но на что он рассчитывал? Прежде всякое принуждение со стороны Фершо вызывало у него одно раздражение. И он воспользовался первой же возможностью, чтобы от него освободиться. Возможно, во время их стычки в "Атлантике" он еще не отдавал себе отчета в этом. И не удержался тогда от того, чтобы не покрасоваться перед американкой и Рене. Но разве та, улыбаясь и, казалось, поощряя, не стала для него теперь якорем спасения?
Живя у Фершо, он стоял на месте. А ему хотелось идти вперед. Он знал, в какой мир желал попасть - мир мистрис Лэмпсон и обитателей вилл Кристобаля, мир "Вашингтона", теннисных турниров и чемпионатов по бриджу и поло.
Для того, чтобы открыть свои козыри, ему нужно было время, несколько недель, не более... За три дня он отправил авиапочтой четыре длинных письма мистрис Лэмпсон. Он был уверен в себе. Почти уверен.
Так неужели его не могли пока оставить в покое!
- Ты чем-то раздражен? Джеф сказал тебе что-то неприятное? Ты ведь знаешь его. Он делает это нарочно. Да и ведет себя одинаково со всеми. Не обращай внимания.
- Не в том дело.
- А в чем?
Он присел на край раскрытой постели. Стоя напротив у зеркала, Рене причесывалась.
- Мне надо чем-то заняться, - сказал он наконец, вынимая сигарету.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я не желаю жить вот так. Конечно, она его поняла. И, стараясь быть ласковой, спросила:
- Ты несчастлив?
- Напротив. Ты такая милая.
Хорошо было с ней: ни тому, ни другому не требовалось говорить о любви. Они нравились друг другу. Им было хорошо вместе. Но ни одному из них и в голову не могло прийти, что это навсегда.
- Напрасно ты волнуешься. Потерпи. Относись спокойно к тому, что говорит Джеф.
И продолжала, держа шпильки в зубах:
- Ты ведь не такой, как все они. Они это чувствуют. И стесняются.
Да, она была милая, делая все от нее зависящее, чтобы придать ему самоуверенности, но не знала всего.