Разумеется, он был не такой, как они. Джеф дал ему это почувствовать довольно грубо. Только разница, на которую тот указывал, была со знаком минус, а не плюс.
- И все же я поищу работу.
Но ее невозможно было найти. И он это сам знал. По крайней мере, для него ее не было. Не мог же он поступить продавцом или служащим в магазин! Ему ничего не оставалось, как только искать что-либо вокруг порта или в кафе, по примеру бедняги, которого прозвали Профессором.
Это был высокий худой парень, вероятно, туберкулезник, очень образованный, приехавший однажды в Кристобаль с богатой бразильской семьей, в которой служил воспитателем детей. Бразильская семья уехала дальше Говорили, что Профессор отстал от судна. Так или иначе, он остался на суше. Мишель подозревал, что тот поступил так нарочно, испытывая отвращение к жизни, которая ждала его в доме богатого кофейного плантатора.
Иногда его можно было увидеть у Джефа. Но не надолго. Он знал всех, со всеми здоровался, выпивал в охотку рюмку, но ни с кем не сближался, был всегда один, вел жалкую и трудную жизнь.
Как только прибывало судно, он среди первых поднимался на борт, расталкивая локтями местных, предлагающих свои товары.
Одевался Профессор, как пассажиры. Выглядел очень порядочным, застенчивым молодым человеком. Бродил по палубам и коридорам. Стюарды его знали, им было известно, что он говорит на четырех или пяти языках и честен.
Поэтому его представляли кому-нибудь одному или группе пассажиров. Он носил очки с толстыми стеклами, которые вынужден был снимать, чтобы протереть красные глаза. Он очень потел, его руки, в которых он вечно держал платок, всегда были влажные.
В отличие от себе подобных, которые встречаются в любом порту, Профессор не пил. Водил пассажиров по магазинам и улицам, показывал им город, советовал, где что купить, причем делал это серьезно, со знанием дела, немного стесняясь, словно выполнял кабинетную работу.
Все это неизменно заканчивалось в ночном кабаре, где он скромно сидел на своем месте, пока клиенты веселились до упаду.
Поначалу он никак не решался брать проценты с тех женщин, которых по его совету приглашали за столик, или когда водил кого-то в особый квартал. Но постепенно привык.
Бывало, что он хорошо зарабатывал, и тогда исчезал. Сначала думали, что он ездит в Панаму или еще куда-то к любовнице. Но все оказалось куда проще. Он запирался у себя в негритянском квартале, и в его доме
редкие гости с удивлением обнаруживали горы книг, даже на полу.
Вот о нем-то и подумала Рене, когда Мишель объявил, что хочет поискать работу.
- Видишь ли, Мишель, - мягко сказала она ему, - я думаю, ты зря вечно бываешь недоволен настоящим. У тебя вид человека, который готов броситься вперед. Сейчас нам обоим хорошо вместе. И я была бы огорчена, уверяю тебя, если бы осталась одна. Держу пари, что ты опять бродил около дома бывшего хозяина.
- У меня нет никакого желания вернуться к нему.
- Так в чем дело?
Она не могла понять его. Ни Рене, ни Джеф, ни даже Фершо не понимали его. Лина тоже. Что касается матери, которая считала, что хорошо его знает, то она и представить себе не могла, кто он в действительности.
Каждый видел одну черту его характера, и только ее. По мнению матери, он был способен на все ради достижения своей цели, то есть лгать, лукавить, даже красть.
Однако дело было не только в этом!
Лина, скажем, восторгалась его жизнестойкостью и не могла перед ним устоять, когда он был нежен и внимателен. Ибо он умел быть нежен. Лина убедилась в этом. Нежен и жесток-и это она тоже знала. Но прощала. Была готова все простить за одну милую гримаску.
Мнение Джефа отличалось значительной определенностью: Мишель был ненадежным человеком.
Как он выразился? Неискренним...
Рене просто не пыталась серьезно во всем разобраться. Это был красивый парень. Он был ласков с ней. Часто предупредителен. Был лучше воспитан, чем другие клиенты Джефа, проявлял деликатность, о которой те понятия не имели. Но она понимала, что он лишь стороной пройдет по ее жизни и двинется дальше. Она не знала, куда, но догадывалась, что далеко.
Почему же было не воспользоваться настоящим? Она обняла его за шею. В ее движении было что-то материнское.
- Послушай. У нас есть немного денег. Хочешь, съездим на несколько дней в Панаму? Развлечешься.
- Нет.
- Из-за старика?
Ну вот, опять она нечаянно его задела.
- Что ты хочешь сказать?
- Ничего. Не сердись. Я подумала, что раз он болен... или притворяется...
- Он притворяется.
- Тем более!
Мог ли он ей признаться, что приходил в ярость при одной мысли оказаться вдали от дома Фершо? Конечно, это было глупо. Это была западня, цинично подстроенная ему стариком.
И он попал в нее. Частично, кстати, по вине Джефа.
Но угрызений совести Моде не испытывал. Его тянула к дому Вуольто не жалость и не привязанность.
Если бы три дня назад у него в кармане были деньги, он бы никогда не вернулся ни сюда, ни в кафе Джефа. Остался бы на "Сайта Кларе" и продолжал бы плыть вдоль побережья Тихого океана в компании мистрис Лэмпсон или без нее.
Какая-то сила толкала его вперед. Настоящее вызывало отвращение. Он топтался на месте и, как ребенок, почти дрожал от нетерпения.
При этом невыносимы становились малейшие детали нынешней жизни обстановка этой комнаты, синее вечернее шелковое платье на стуле рядом с серебряными туфлями, почти профессиональные жесты Рене, мазавшей губы жирной помадой, вытянув их в гримасе вперед к зеркалу.
Разве он колебался, жертвуя Линой? А ведь это была жертва. Пусть никто не верит, но все было именно так.
Мишель принужден был следовать своим путем, подобно тому, как Фершо шел своим. К этой мысли его привел Фершо, когда рассказал историю о трех неграх, которых ему пришлось убить, потому что это было необходимо, потому что это был его долг.
Он не станет мелким буржуазным сводником, как Фред или Жюльен. Как не станет и Ником Вондрасом, ибо если разбогатеет однажды, то найдет себе другое занятие. Он не станет играть в покер в кафе Джефа или покрикивать на продавщиц в магазине. Никогда не станет похож и на Профессора.
- Вот дерьмо! - проворчал Джеф, думая о судьбе такого человека, как Фершо.