- Если он только не уехал в Панаму, ты найдешь его в районе рынка.
Мишель не пошел проведать Рене. С нею все было кончено. Он побежал к рынку, заглядывая по дороге во все кафе. Суски нигде не было.
Следовало вернуться домой к обеду. А потом с карандашом в руке дожидаться монотонной диктовки Фершо.
"Если он не уехал в Панаму..."
Моде ощутил холодный пот и страх, ужасный, невыносимый страх при мысли, что весь его замысел может пойти прахом. Если Суска в Панаме, ему не хватит сил проделать все то, что он задумал, после того как Фершо будет мертв.
Фершо мертв... Думая об этом, он не спускал глаз со старика, развалившегося в шезлонге. Тонкая, очень тонкая усмешка скользнула по его губам.
Были ли в жизни великого Фершо такие дни, как этот в его, Мишеля, жизни? На которого все поглядывали, как на никчемного молодого человека?
Вспоминая подчас свою жизнь в Африке, старик проводил рукой по лбу и вздыхал:
- Мне все стоило таких усилий, Мишель, всегда, всю жизнь...
Можно было подумать, что сумма этих усилий давит на него. Все существо его выражало такую усталость, что, казалось, Фершо только и мечтает о том, чтобы раствориться в небытии.
Нет, Фершо не пришлось пережить то, что выпало на его долю в этот день. Он весь взмок от пота. Костюм, который он не успел сменить, был перепачкан. В башмаки набралась вода.
В четыре часа старик все еще диктовал. Было почти пять, когда Мишель снова выбежал на улицу. В восемь он все еще искал Суску. Оставалось ровно двенадцать часов. Не ожидает ли его завтра утром, если все пройдет, как задумано, еще какая-нибудь неожиданность?
Не имея денег, а также из осторожности-ведь он мог и одолжить, как уже делал не раз,- Мишель не решился зарезервировать себе билет на самолет. А на дальних трассах часто не оказывалось свободных мест! Оставалось надеяться на везенье. Все должно было выясниться в последний момент.
В полдевятого он снова зашел к Джефу, и тот понял, как он устал, как обеспокоен. В его взгляде застыл молчаливый вопрос; но у Мишеля хватило сил ничего не спрашивать, постоять рядом с картежниками, хотя его бил озноб и сводило горло. Он смотрел на свое отражение в зеркале и гордился тем, что никто не может увидеть на его лице и тени слабости.
- Все ищешь Суску?
Он пожал плечами, словно это не имело значения. Тогда Джеф сказал:
- Я скажу тебе, где его можно найти наверняка. Иди к Педро в негритянский квартал. Спустись в подвал.
Информация оказалась точной. Старый Педро, державший в деревянном доме маленькое кафе, где почти никто не бывал, преградил было дорогу Мишелю. Но остановить того уже было невозможно.
В подвале он обнаружил с полдюжины туземцев и даже, как ему показалось, белого, с блуждающими глазами распивавших чичу.
- Суска!
Тот поглядел на него пустыми глазами.
- Идем. Мне надо поговорить с тобой.
И с ужасом подумал: а что, если, накачавшись чичи, Суска будет ни на что негоден?
Огромный, вялый Голландец последовал за ним. Они пересекли бульвар под проливным дождем и остановились под чьей-то лоджией.
- Послушай, Суска, ты мне нужен сегодня вечером, через час-два...
Он до боли сжал его руку. И говорил тихо, задыхаясь, путано, горячо дыша ему в лицо.
- Я дам тебе, сколько захочешь.
А что, если Джеф солгал? Если Суска...
- Пошли. Ты спрячешься и обождешь, пока на веранде не зажжется свет. Понял? Ты не уйдешь? Что ты сказал?
Тот ответил, что сначала хочет вернуться к Педро, что ему надо еще выпить чичи. Мишель возражал. Огромный и молчаливый, Суска не сдавался.
- Ладно. Пошли вместе. Я обожду тебя у двери. Понял? Но поторопись. Ты не напьешься?
Мишель прижался к стене дома, спасаясь от дождя. Но уже так промок, что это не имело никакого значения.
Как ни странно, но за весь день он ни разу не вспомнил Гертруду Лэмпсон. Проехала машина, направляясь в "Вашингтон". Американка сыграла свою роль. Даже если он не встретит ее в Чили, ничего не изменится. Дело ведь будет сделано.
Главное теперь заключалось в том, чтобы продержаться несколько часов.
О том, что он весь день искал Голландца, знает Джеф. Завтра он все поймет, и Мишель лишь жалел, что не сможет быть рядом, чтобы увидеть его взгляд в этот момент.
Вот именно! Он будет далеко от всей этой убогой жизни, так же далеко, как в Панаме от сумрачных улиц Валансьенна. Он больше не станет их вспоминать. Разве думал он об отце и матери? Вспоминал ли он Лину? Ровно столько, чтобы представить себе ее лицо, да и то весьма смутно.
Рядом незаметно возник Су ска. Тот ждал его.
- Пошли.
Он провел его, поставил в подворотне в сотне метров от дома Вуольто, убедившись, что оттуда можно увидеть свет на веранде.
Открыв дверь ключом и не заперев за собой, он стал подниматься вверх по лестнице.
Вот когда он впервые почувствовал слабость. Остановившись на третьей или четвертой ступеньке, он схватился за перила. Ноги его стали ватные и отказывались слушаться. Итак, сейчас ему придется все проделать. Подумав, что через несколько минут все будет кончено, он вдруг вспомнил ногу Фершо, которую ему отрезал брат в джунглях Африки, и автоматически двинулся дальше наверх. Горло его перехватило с такой силой, что в этот момент никто на свете не смог бы вырвать у него хоть слово.
Под дверью Вуольто виднелся свет. Как и другие коммерсанты, они подсчитывали выручку поздно вечером.
Во дворе Дика Уэллера грузили машину - видимо, прибыл корабль.
Мишель открыл дверь. В квартире было темно, но зажечь свет он не решился.
Узнать, спит ли Фершо, было невозможно, не подойдя к нему близко. Тот мог часами лежать с широко раскрытыми глазами.
Почему ему вдруг вспомнилась ночь, когда он ждал часа, чтобы отправиться к Лине в таверну из дома в дюнах? С трудом вспоминая лицо жены, он зато четко видел толстушку с фермы, которую окликнул через ворота, и которая в конце концов открыла ему дверь, и вместе с влажным утренним воздухом до него донесся запах хлева...
На кухне он открыл ящик, в котором оставил лучший нож и молоток.
Что бы стал он делать, если бы в эту минуту Фершо заговорил с ним? Несмотря на дождь, было не совсем темно. До веранды доходил свет газовых фонарей на бульваре, и когда глаза привыкли к темноте, можно было различить окружающие предметы.