Мэтр Изар, адвокат Кравченко, вскакивает с места при этих словах и вздевает руки к небу. Председатель призывает к порядку. В публике гул.
— Что это за издательство, где Кравченко выпустил свою книгу? Это издательство издает Буллита, который призывает к войне, воспоминания немецких генералов, мемуары секретаря Лаваля. Тем, что Кравченко в апреле 1944 г. предал советскую власть, он, быть может, задержал высадку союзников во Франции!.. (Протесты в публике. Гул.)
Я, как француз, вижу в нем пятую колонну… Его свидетели расскажут нам сказки про концлагеря. Может быть, нам скажут, что наши товарищи были сожжены не в Бухенвальде, а на Кубани… Если от этого господина отнять его книгу, то от него не останется ничего, в то время, как за каждым из нас — действия резистантов!
Этот процесс нелеп: пропагандист, оплаченный иностранной державой, судит писателей. Мы — французы, и это недопустимо.
Инциденты
Вслед за речью Вюрмсера председатель предлагает ответчикам задать Кравченко ряд вопросов. Вюрмсер, с помощью своего адвоката, ставит Кравченко следующий:
— Расскажите содержание «Кукольного дома».
В публике недоумение. Переводчик Цацкин, заменивший в этот момент г. Андронникова, переводит:
— Как скончался дом куклы?
Кравченко недоумевает. Его личный переводчик хочет ему что-то объяснить:
— Я требую, чтобы ему не подсказывали! — кричит Вюрмсер.
— По-русски это называется иначе! — кричит мэтр Изар.
— Скажите мерзавцам, чтобы не хамили! — кричит Кравченко, понимая, что ему хотят расставить западню.
— Какой дом? — переспрашивает ничего не понявший переводчик. — Какие куклы?
— Это Ибсен! — шумит зал.
Оказывается, в книге Кравченко есть упоминание о женщине, судьба которой похожа была на судьбу «Норы».
Вюрмсер, чтобы доказать, что Кравченко не писал своей книги, ловит его на незнании ибсеновской драмы. Но Кравченко объявляет, что отвечать на такие вопросы не будет:
— Здесь не московский процесс! Я требую, чтобы прекратилась эта комедия!
Тогда Вюрмсер предлагает Кравченко ответить на другой вопрос:
— Назовите революционные драмы Достоевского.
Кравченко ударяет кулаком по столу. Он бледен. Мэтр Изар спокойно отвечает:
— Посмотрим, как завтра ваши свидетели будут отвечать на наши вопросы.
После этого инцидента адвокат «Лэттр Франсэз» произносит длинную речь, где прославляется коммунистическая пария, Торэз, Марта и др.
Затем Мэтр Изар в блестящей речи цитирует Сталина по поводу советско-германского пакта, вспоминает раздел Польши, поведение Марта в Черноморском флоте…
Оба адвоката, возвыся голос, ведут острую, ядовитую политическую полемику. Но аргументы Изара, его голос, его жесты, производят видимое впечатление на судей. Публика встречает сочувственным гулом ударные места его речи.
Лампы давно зажжены. Шесть часов на громадных часах над головой публики. Председатель предлагает закрыть заседание.
Завтра — вызов первых свидетелей.
Второй день
Заседание суда начинается в 1 час дня при совершенно переполненном зале.
Второй адвокат Кравченко, мэтр Гейцман, задает Клоду Моргану, редактору «Лэттр Франсэз», ряд вопросов:
— Каким образом были вызваны свидетели из Советского Союза?
Морган: Очень просто: на это существуют почта, телеграф и телефон.
Мэтр Гейцман: Каким именно образом ответчики узнали, что будут говорить их свидетели?
Морган: Контакт установить было очень легко.
Мэтр Гейцман: Как и каким образом г. Морган мог проверить поведение Кравченко в Никополе в 1937 году, а также установить, якобы, справедливость того, что было напечатано в статье Сима Томаса?
Морган: Я не проверил Сима Томаса. Я абсолютно верю ему. Кроме того, я имел свое мнение, так как читал книгу.
Мэтр Гейцман: Если «Сим Томас» — американский журналист, то каким способом он мог узнать, что делалось в СССР во время войны?
Морган пожимает плечами.
Мэтр Гейцман: Печатали ли что-нибудь советские газеты о Кравченко предосудительное за эти четыре года?
Морган: Я не читаю по-русски.
Мэтр Гейцман: Г. Моргана раздражил успех книги. Только ли из-за ее содержания?
Морган: Нет. Я был возмущен, что она вышла в таком большом тираже, когда для французских писателей нет бумаги.
Мэтр Изар, адвокат Кравченко, вступает в спор:
— Коммунистических писателей не читают во Франции не потому, что нет бумаги, а потому, что, как они сами говорят, никто их книг не покупает.