- Я боюсь, - прошептала она, сжав руку мужа.
- Никто тебя не тронет, - резко сказал он. - Кинут в нас щепоть риса и все.
- Я не могу спускаться по этой лестнице. Ни шагу не могу сделать. Выведи меня отсюда черным ходом. Пожалуйста!
- А, черт! Ну, хорошо.
У парадного подъезда стояла пара лошадей, впряженная в экипаж, на козлах которого восседал личный кучер Тома Уинна. По мысли Джорджа, этот экипаж должен был выполнять роль приманки для гостей - усыпить бдительность наиболее рьяных весельчаков и дать возможность молодым незаметно выйти из дома черным ходом и сесть в запряженную мулами санитарную повозку.
- Выйдем через кухонную дверь и - бегом к повозке, - предложил Джордж Локвуд.
Хитрость удалась: пока гости толпились и шумели в особняке, у подъезда и на газоне, молодые уже располагались на одеялах в "мясном фургоне", как окрестили повозку шахтеры. Прошла еще минута, и мулы рысцой покатили их по направлению к железнодорожному полотну - примерно в трех милях от особняка, - где стоял наготове, паровоз с прицепленным к нему вагоном, чтобы отвезти их в Моч-Чанк. Когда они добрались до железной дороги, Агнесса все еще дрожала и еле переводила дух от волнения.
- Только без истерики, - буркнул Джордж.
- Ее-то я и стараюсь побороть. Извини, но я не могла тогда выговорить ни слова.
- Это ничего. Теперь успокойся. - В вагоне, кроме них, никого не было. - Никто больше не будет к тебе приставать. Мы приедем в Моч-Чанк задолго до отправления нью-йоркского поезда и никаких знакомых там не встретим. А в Нью-Йорк прибудем раньше одиннадцати.
Когда они сели в нью-йоркский поезд, Агнесса Уинн-Локвуд облегченно вздохнула.
- Все шло хорошо до самого конца, а потом вдруг что-то со мной стряслось. И все у меня получалось не так, как нужно. Не попрощалась с дядей Томом. Не бросила гостям цветы, хотя Рут Хейгенбек очень на это рассчитывала. И потом - эта толпа и бедный папа. Ты его видел?
- Нет.
- Никогда не забуду его лица. Хочет мне улыбнуться и не может. Его так сжали со всех сторон, так затерли, что он не мог ко мне пробиться. Мама-то со мной была, помогала переодеться, а вот папа... бедняга. Я знаю, что он хотел поцеловать меня на прощание.
- Будет тебе, Агнесса. Я же не собираюсь бросать тебя в Гудзон.
- Бедный Джордж. Я бы не винила тебя, если бы и бросил.
- Не возражаешь, если я выйду покурить?
- Конечно, нет. Я и сама бы не прочь. Но ты иди, а я пока прилягу.
В гостинице им был приготовлен номер люкс. Как только они вошли, Агнесса объявила, что хочет есть.
- Да и ты, должно быть, голоден. Весь день почти ничего не ел.
- Выпьем шампанского?
- Может, не будем, а? Неприятно мне это вино. Ничего я не хочу, разве что яичницу и чай.
- Хорошо. Яичницу на двоих. Чайник. Кофейник. И бокал шампанского.
- Очень хорошо, сэр, - сказал официант. - Минут через двадцать, сэр?
Агнесса распаковала вещи, повесила одежду в платяной шкаф, а все остальное разложила по ящикам, подошла к окну и посмотрела на полуночную жизнь Геральд-сквер. Больше заняться было нечем, а ужин еще не принесли. Она сняла жакет и осталась только в блузке и юбке.
- Ну скажи что-нибудь, - попросила она мужа.
- Что бы ты хотела от меня услышать?
- Обычно мы с тобой болтаем - не остановишь.
- Обычно - да, но сейчас другая обстановка.
- Поэтому я и хочу, чтобы ты поговорил со мной.
- Она ведь и на меня действует, Агнесса. Обстановка-то.
- Ах, да. Об этом я не подумала. Не ставила себя на твое место. Эгоистично с моей стороны. Но я рада, что и ты волнуешься. Кое-что матери объясняют дочерям, но мне не приходилось слышать, чтобы они учили, как поддерживать разговор в первую брачную ночь.
- Для разговоров у нас еще будет достаточно времени.
- Все равно мне хочется поговорить. Хоть пять минут.
- Ты уже говоришь. Продолжай.
- Но ты мне не помогаешь. А вот и ужин.
Тактичный официант принес не один, а два бокала шампанского. Когда он вышел, Джордж Локвуд поднял свой бокал.
- За тебя, Агнесса. Надеюсь, ты будешь счастлива.
- Конечно, буду, Джордж. Что-то свело же нас с тобой. Что именно, я не совсем понимаю, но оно есть. - Они чокнулись, отпили из бокалов и сели впервые в их супружеской жизни - за общий стол.
- Не так уж я и голодна, как думала, - вдруг сказала Агнесса. Она встала и ушла в спальню, закрыв за собой дверь.
Минут через пятнадцать - двадцать он тоже встал и открыл дверь. В спальне было темно, Агнесса лежала в постели.
- Ты не спишь? - спросил он.
- Господи, он еще спрашивает. Разве можно заснуть в таком состоянии?
Он разделся и лег рядом с ней на кровать. Агнесса лежала совершенно нагая. Он целый год не прикасался к женскому телу и теперь с жадным нетерпением принялся гладить ее, и она обняла его за шею. Щекой он ощутил ее неподатливую, почти мальчишескую грудь. А он так долго жаждал женщины! Когда он овладел ею, она вся отдалась своей страсти, испытывая наслаждение и боль одновременно. Потом он обмяк, а она долго не могла понять, что уже все. За это время они не проронили ни звука. Она заговорила первой:
- Ты научишь меня, да?
- Да, - ответил он, хотя знал, что вряд ли сможет научить ее быть такой, как Лали Фенстермахер.
Когда умер Том Уинн - это случилось через год после замужества Агнессы Локвуд и через пять месяцев после ее первого выкидыша, - она унаследовала сто тысяч долларов, которыми могла распорядиться в любое время, и пятьдесят тысяч - на воспитание детей, если они у нее будут; если же в течение десяти лет у нее не сохранится ни одного ребенка, то и эти пятьдесят тысяч станут ее собственностью. Деньги небольшие по сравнению с личным состоянием Джорджа и с тем, что сулило ему наследство от отца, но все же это был ее собственный капитал. Деньги на детей лежали в одном из банков Уилкс-Барре, в семидесяти милях от Шведской Гавани, а сто тысяч долларов были вложены в акции и другие ценные бумаги угольной компании Уиннов. Обратить их в деньги она могла, лишь предложив их сначала той же угольной компании.
- А хорошо чувствовать себя независимой, правда? - спросил Джордж.
- О да, - согласилась Агнесса. - Теперь мне не надо постоянно просить у тебя денег.