– Сидеть!
Все так и застыли.
– Но как же… Разве так годится?.. А мы как? – вразнобой забухтела молодежь. – Мы тоже хотим послушать…
– А кто Тихона Балиора хулил? – вскричала Манефа. – Кто мне говорил, что он бездарный стихотворец и острог по нему плачет? Вы все!
– Истинно плачет, – горячо подтвердил Берцов и также поднялся.
Видно, успел забыть о своем же уговоре и вознамерился уберечь девушку от уединения с сомнительной личностью. Не иначе строгую памятку от Петра Дидимова получил, Робин Гуд фальшивый.
– Ничего, подождете тут и не сомлеете, – отрезала Манефа.
Она разгорячилась и всем видом ясно показывала, что отступать от задумки не намерена. Причем поза ее была столь решительна, а голос тверд, что спорить с барышней Дидимовой никто не посмел, даже Берцов. Он беспомощно плюхнулся на диван и до хруста стиснул руку жены. Тихон прошел мимо него и подал мимолетный ободряющий знак – мол, все помню и рамки приличий не нарушу, чем вряд ли особо утешил растерянного Председателя дорожной комиссии.
– А вы, любезные, не дайте господину Берцову за папенькой сбегать, не то всех отставлю.
Медный ключ со щелчком провернулся в дверном замке, и вот уже Тихон с Манефой оказались отделены от всех толстым матовым стеклом. Девушка с особым злорадством воткнула ключ в прорезь и сделала обратный оборот – теперь сюда могли ворваться только высадив дверь.
Тихон судорожно вдохнул свежий воздух, пропитанный запахом палой листвы и Манефиных румян – девушка стояла в шаге от него с упертыми в бока руками.
– Никак боишься? – спросила она шепотом.
– Ведь твой отец меня и убить может, кто ему помеха?
Балкон был шириной в три сажени и длиною в шесть, с толстыми каменными перилами, и нависал над самым крыльцом здания, опираясь на колонны. Снизу слышались голоса гостей, вздумавших отправиться восвояси, разговоры конюших и лакеев, храп лошадей и стук колес. Вокруг шумели на ветру полуголые деревья, и балкон был густо усыпан их палыми листьями. Только Луна, которую порой заслоняли тучи, да призрачный свет из библиотеки озаряли поэтическую сцену.
– Да хотя бы я. Он у меня по линейке ходит, если ты не знал, – хищно усмехнулась Манефа, затем потянула вверх маску Тихона и отбросила ее. – Ну, читай свои вирши.
– М-м-м… «Сеновал» называется. Ну… Позвала меня девица в сене жо… э… Ой. Покрутиться. Там же неприличные слова через одно. Может, не надо?
– Надо, Тиша, надо.
– Ладно, тогда я лучше другое почитаю.
И поэт приступил к сбивчивой декламации своего последнего эротического творения. Поначалу он еще отводил взгляд и проговаривал слова без всякого чувства, но постепенно забыл обо всем и преисполнился тайного, стыдного восторга, и при каждом толчке Манефиных ладоней – а она направляла его к перилам – словно адское пламя вспыхивало в низу живота. Источником его были девичьи затуманенные глаза.
Когда Тихон уже не мог отступать, руки Манефы скользнули ему под тогу и еще дальше, миновали верх кюлотов и словно жаркие змеи устремились вниз по его бедрам. Девушка по-кошачьи прижалась к поэту и вдруг стала опускаться на колени.
В этот момент застежка тоги на плече отскочила и со звоном упала на камень.
– Постой, – булькнул Тихон. – Что ты творишь?
– Чем тут не сеновал? – отозвалась Манефа куда-то ему в пупок, добавив к дыханию язык.
– Подожди. – В мочевом пузыре поэта с внезапной мощью разлилась боль, прямо-таки резь. – Я сейчас не могу, мне в уборную надо.
– Давай с балкона, – приказала девушка и отодвинулась, поднявшись. – Минутное дело… И сразу продолжим. Ты мне еще что-нибудь такое же гадкое почитаешь. – Она облизала губы и повела телом, словно кобра перед броском.
С порывом прохладного ветра в голову Тихона робко вернулся разум.
– Но как же?.. Ведь там люди. Я не могу полить им головы, и вообще… Нет, мне неудобно. Нехорошо как-то, Манефа, неподходящее тут место. Пыльно и холодно.
– А где подходящее, в супружеской постели? – криво усмехнулась она и отвернулась. – Боишься, что ли?
– Н-ну… Не то чтобы… А если услышат, войдут? Давай внутри где-нибудь, – уже чувствуя, как Манефа отдаляется от него, в панике прошептал поэт и шагнул к ней, чтобы обнять. Но девушка выставила руку и не позволила коснуться себя.