Нертов задумался, вспоминая события, из-за которых оказался в «Транскроссе». Оказывается, он недооценил Даутова, точно просчитавшего причину, по которой Алексей согласился на работу. Непонятна была только откровенность Анатолия Семеновича. Но, читая письмо дальше, Нертов понял и ее.
«Ты, наверное, гадаешь, почему я все так подробно рассказываю? — Я, кажется, недооценил свои силы. Цепь происшествий в фирме, в том числе связанных с Ниной, не могла быть случайной. Только я не смог узнать даже имена организаторов среднего уровня. Думаю, во всем виноват я сам, точнее, место, которое я занимал.
Для тебя, наверное, не секрет, что генеральный директор любой фирмы — это тот золотой ключик, который открывает дорогу к «черному налу» и к недвижимости. Поэтому везде ведется борьба за подобные кресла. Пока я буду жив — Нине всегда будет грозить опасность. Или мы будем с ней нищими. Я не верю и не хочу верить, что моя дочь погибла — это было бы слишком невыгодно моим противникам, так как все бумаги, связанные с наследованием, оформлены на нее. Но я не хочу, чтобы она оказалась на моем месте. Я немолод и слишком много отдал сил для развития фирмы, поэтому не могу ее просто так потерять. А Нина… — пусть она лучше продаст акции, пока не случилась беда. Денег вам хватит.
Я пишу «вам», потому что знаю: когда ты читаешь это письмо, моя дочь уже сделала свой выбор. За многие годы, проведенные вдвоем, я слишком хорошо изучил характер девочки. Хочу верить, что ты согласен: вдвоем вам будет лучше. Заведи хоть адвокатскую контору, если хочешь работать. А нет — живите просто на те средства, которые (ты это тоже наверняка узнал) у меня остались в банках и в акциях. Только не бросай Нину. Не смей ее бросать»!..
Нертов отложил письмо, стараясь собраться с мыслями. Признание и надежды Даутова были слишком откровенны. Да, Алексей любил его приемную дочь, но понял это гораздо позднее, чем генеральный директор «Транскросса» составлял свое послание. Вопрос о женитьбе, казалось, витал в воздухе, но до сих пор ни Алексей, ни Нина его не поднимали больше озабоченные настоящим, чем планами на будущее. Теперь же, когда на любовь начинал неумолимо давить гнет чужих денег, все начинало казаться гораздо сложнее. За чужой счет Нертов жить не хотел, да и не мог. Ему хватило бы средств, чтобы содержать жену, но только теперь он начинал понимать, какую ответственность заблаговременно взвалил на него отчим девушки.
«Надо показать письмо Нине, а там — разберемся». — Решил Алексей, собираясь в находившееся неподалеку от его дома управление, где следовало дать показания по поводу сегодняшнего происшествия в «Транскроссе»…
Арчи провожал Женевьеву в аэропорт. Ее виза истекала, и девушка вынуждена была возвращаться домой. Мэй, которую взяли с собой, уже оправилась от полученных ран, но, будто предчувствуя предстоящую разлуку, всю дорогу неподвижно лежала на заднем сидении, положив голову на колени пассажирки.
По слухам, дошедшим до Арчи, его приятель — хирург, утащив собаку из-под носа милиционеров, доставил ее в свою (человеческую) клинику и, нарушая все мыслимые инструкции, провел при помощи дежурной бригады блестящую операцию. Узнав об этом, главврач чуть было не уволил своего подчиненного, но потом плюнул и, предварительно отматюгав, распил с ним в буфете бутылку настоящего «Ахтамара»…
Прощаться Арчи не любил. В таких случаях всегда забывается самое важное, что следовало бы сказать, слова застревают в горле и только, когда поезд уже отошел от перрона или взлетел самолет, провожающий, вдруг вспомнив нечто, начинает запоздало беззвучно кричать в пустоту то, что не было произнесено еще несколько мгновений назад.
Также и у Николая с Женевьевой расставание прошло суматошно, бестолково. От регистрационной стойки («Ты не забыла паспорт?.. Билет»?..) до входа на посадку («Собачья еда в холодильнике… не кури в комнате… где посадочный талон»?…) никто не говорил о главном. И только, когда Женька уже миновала таможню, Николай, вспомнил, что необходимо было сказать.
«Я люблю тебя». — Беззвучно произнес он, махая издали рукой.
«Что»? — Также беззвучно переспросила Женька, встав на проходе спешащих в «дьюти фри» туристов.
— Я люблю тебя, я скоро приеду, — повторил Арчи, а потом, поняв, что Женевьева все равно не слышит, уже не обращая внимания на недоуменно оглядывающихся на него пассажиров и провожающих, закричал: — Я тебя люблю-ю!..