Увидев идущего навстречу Алексея, она замерла и непроизвольно прижала цветы к груди, словно пытаясь защититься. Нертов же быстро развернулся и попытался зашагать в противоположном направлении, буквально спасаясь бегством от предстоящей встречи. Но не успел.
Прямо перед собой он увидел Мэй. Собака широко расставила лапы, плотно прижав уши к большой голове. Отливающая антрацитом шерсть на загривке поднялась дыбом, нос стал напоминать гармошку, обнажая влажные клыки.
Алексей, подумав, что собака собирается броситься на невольную предательницу, шагнул вперед, собираясь увести свою спутницу от греха подальше, но Мэй предупреждающе зарычала, еще больше ощерясь. Нертов недоуменно остановился. Он понял, что дело совсем не в Миле, точнее, не в ненависти к ней. Ему вдруг стало страшно. Нет, он мог бы справиться с собакой — еще на срочной в спецназе и потом, на занятиях по рукопашному бою или в финском институте безопасности, на курсах телохранителей, учили, как противостоять сторожевому псу. Но там, в животном он видел только объект для атаки, может, даже врага. А здесь Мэй-Маша, которая стала чуть ли не членом семьи, последним, не предавшим его существом, стоит, готовая броситься именно на него!..
Уловив замешательство спутника, ротвейлерша, рыча, медленно продвинулась чуть вперед.
— Мэй, нельзя, прекрати, — Алексей сам почувствовал, сколь неуверенно он пытается разговаривать с собакой, — назад!..
Но ощеренная пасть придвинулась еще на полметра ближе. Нертов в замешательстве оглянулся и увидел, что с другой стороны к нему также медленно, все еще прижимая к груди цветы, идет Мила. Только Алексею показалось, что у нее на щеках поблескивают бисеренки льда и почему-то подрагивают губы.
Он снова посмотрел на собаку, потом — на Милу, потом — снова на собаку и вдруг, словно поняв что-то важное, прошептал, обращаясь к ротвейлерше:
— Ты тоже знаешь, что я не прав, или тебя подружка Женька научила?.. Ну, ты и с-с… Но тебя я тоже люблю.
А затем, быстро повернувшись, шагнул в сторону Милы. А собака удовлетворенно затрусила в другую сторону, где и заняла пост в конце дорожки, дабы никто не мог помешать тому, что непременно должно было произойти.
Девушка остановилась. Алексей, преодолев последние разделявшие их метры, взял ее за подрагивающие руки и выдохнул:
— Прости. Мне плохо без тебя…
Кладбищенский рабочий Витек Щепкин, забросив на плечо кайло, поспешал к месту очередной халтуры: буквально через пару часов должны были состояться очередные похороны. По животу расползалось приятное тепло от недавно выпитого «мартини», а оставшееся вино он надеялся оприходовать с коллегами после работы, чтобы затем, поймав «тачку», вернуться домой и отметить праздник в кругу семьи. По дороге к будущей могилке Витек жевал толстенный гамбургер, размышляя о переменах в этой жизни и посмеиваясь про себя от воспоминаний, как еще лет семь назад он, сидя на должности м.н.с. в лаборатории ныне почившего НИИ, закусывал вонючий «Агдам» куском черного хлеба с докторской колбасой, размышляя, как бы дожить до очередной получки. Потом с помощью бывшего одноклассника, резко «приподнявшегося» в постперестроечные времена, неудавшегося научного сотрудника приютил трудовой коллектив кладбища, и все изменилось. Может, работа стала не такой интеллектуальной, как раньше, но зато и ребенок, и жена были сыты.
Вообще-то, кладбище считалось закрытым, в нем разрешались лишь подзахоронения в уже имеющиеся могилы и уж, во всяком случае, не под Новый год. Но, как известно, из любого правила есть исключения. Вот и сегодня, в предновогодний вечер, очередным господам удалось невесть каким образом в течение всего пары часов получить разрешение на погребение. Как именно это было сделано, Витька не волновало: главное, что за его часть работы — срочно вырытую могилу — обещали заплатить в полновесных «зеленых» баксах. Правда, положа руку на сердце, Витек признавал, что откопал бы могилу со товарищи и безо всяких денег: очень сложно отказать родственникам с характерными стрижками, приехавшим скорбеть на паре «мерседесов» по невинно убиенному «братану». Да и собственный бригадир намекнул, мол, следует расстараться.
«Что ж, мы расстараемся, — думал Щепкин, — костерок-то уже землю размягчил, поди. А Изя с Серегой, наверное, матюгами меня кроют, отрывая могилу…».
Витек прибавил шагу, но вынужден был остановиться, чуть не поперхнувшись куском гамбургера: впереди узкой кладбищенской дорожки недружелюбно блестели глаза зверя. Ощетинившись, большая черная собака стояла, широко расставив лапы. Шерсть на загривке топорщилась дыбом, а нос собрался в гармошку, обнажая огромные клыки.
Из чрева этого баскервильского чудовища доносилось утробное рычание. Витек хотел было крикнуть стоявшим в нескольких шагах позади собаки, чтобы они придержали свою скотину, но передумал: чудовище, продолжая рычать, медленно передвинулось на полметра по направлению к могильщику, словно примеряясь, во что лучше вцепиться вначале: в огромный заграничный бутерброд или, как у Конан Дойля — сразу в горло.
Щепкин не стал экспериментировать, а, кинув недоеденный гамбургер в сторону собаки, заковылял прочь, в обход. На прощанье он еще раз недружелюбно посмотрел на злосчастную дорожку, покрывая всеми возможными фигами этих новых русских с их накачанными фигурами и беспардонностью, переходящей границы любого хамства. Вот и сейчас один из них не нашел лучшего места для объятий и поцелуев, чем кладбище.
«Заплатите. Вы за все заплатите. Или за вас заплатят. Когда сюда привезут», — бурчал Витек, ковыляя в сторону будущей могилы…
А большая черная собака, убедившись, что непрошеный гость скрылся бегством, милостиво проглотила оставленный трофей, явно не являющийся отравой, которую нельзя брать из посторонних рук и, покосившись на целующихся у черного обелиска Нертова с Милой, осталась поджидать на своем месте очередную котлету, старательно изображая злого сторожевого ротвейлера.
Первым утром Нового года Алексея разбудил звонок в дверь. Будто соседские мальчишки, решив пошалить, коротко нажали кнопку с утра пораньше и убежали, предвкушая, как сонные хозяева плетутся открывать беспардонным гостям, забывшим, что праздник уже окончен, а отнюдь не начинается заново.
Но звонок повторился, хотя так же коротко и неуверенно, как в первый раз. Алексей осторожно, чтобы не разбудить спящую Милу, высвободил руку из-под ее шеи и, накинув халат, на цыпочках пошел к двери. Про себя он решил, что, очевидно, нетерпеливая Юля Громова решила ни свет, ни заря похвастаться очередной раз своим избранником (конечно же, самым лучшим опером в мире!). Впрочем, это могли быть и Александрыч с Гущиным, для которых по старой ментовской привычке что день, что ночь — все одно. А пока есть возможность, Show must go on — праздник должен продолжаться. Что ж, друзья имеют право быть… хм… непосредственными. На то они и друзья. Еще спасибо, что не начали трезвонить, как при пожаре, или колотить в двери ногами, требуя немедленного общения. Как там было у Джерома К. Джерома? «Я терпеть не могу, когда кто-то спит в то время как я бодрствую…».
Нертов по дороге успел глотнуть полстакана сока, оставшегося на столе с новогодней ночи и сунуть в пасть вылезшей из другой комнаты Маши вчерашний бутерброд с бужениной. Ротвейлерша хоть и была не менее сонная, чем ее эрзац-хозяин, но угощение проглотила и, потягиваясь, поплелась следом (мол, порядок есть порядок. Гавкать попусту не буду, но новыми гостями поинтересуюсь обязательно).
Алексей сладко зевнул и, отперев замок, распахнул входную дверь настежь.
На лестничной площадке была Нина, а на ее руках сладко спал маленький Митя. Чуть позади них, пытаясь делать какие-то знаки глазами и обескураженно разведя в стороны руки, стоял Нертов-старший…
Конец