- Ну что же, - неуверенно промолвил Баг, окидывая взором полутемный зал, полный людей, - тут неплохо...
- Да, только... - начала было Стася, но тут их худощавый сосед, уже несколько мгновений сидевший без движения, перебил ее самым несообразным образом.
- Позвольте, - внезапно заговорил он,- позвольте мне, ничтожному, не будучи представленным, прочитать вам убогое стихотворение, пришедшее на ум буквально только что!
Собиравшийся посмотреть на него строго Баг при такой постановке вопроса примирился с поэтической примесью к обеду - тем более что самим обедом покамест и не пахло - и вопросительно взглянул на Стасю. Литераторы всегда вызывали у него почти детский интерес, как диковинные жуки или бабочки. А что перед ними сидел именно литератор, Баг теперь уже не сомневался. Об этом говорил хотя бы совершенно отсутствующий взгляд; подобные взгляды Баг видел несколько раз у преждерожденного Фелициана Гаврилкина, когда тот в харчевне "Яшмовый феникс", ломая карандаши и роняя телефоны, вдохновенно строчил на салфетках газетные передовицы, да еще разве у научников, хотя бы у Антона Чу, разглядывающего розовую пиявку: вроде смотрит, а - не видит. Думает. Ну-ка, ну-ка...
- Да, пожалуйста... - Стася была явно заинтересована.
Сосед решительно воздвигся из-за стола, и стало видно, какой он нескладный и худой - роскошный халат был явно велик поэту, - принял горделивую позу, простер перед собой руку и, закрыв глаза, торжественно и внятно продекламировал:
Крякает утка надсадно в ночи.
За ногу тянет ее Епифан.
Птица мечтает в небо взлететь.
Не суждено: быть супу! Быть!
- после чего сел на место, откинулся на спинку стула и окинул Бага и Стасю взглядом человека, честно исполнившего свой нелегкий долг.
- Ну как?
"Обалдеть... Эх... Только лучше бы сейчас супчику, да с потрошками..." - отрешенно подумал честный человекоохранитель, но вслух ничего не сказал.
- Это... интересно, - запнувшись на мгновение, кивнула Стася. - Очень любопытно. Очень.
- Да уж... - неопределенно протянул Баг, когда долговязый литератор, ожидая реакции, взглянул на него. Впрочем, Баг ничего не понимал в высокой поэзии. И не пытался даже. Стася оживилась - уже славно.
Тут до их столика донесся звон бьющейся посуды: в середине обеденного зала, роняя на пол блюда и чаши и опрокинув стул, вскочил представительного вида преждерожденный и - со стуком опустив ладони на стол, навис над своим соседом, сухощавым ханьцем средних лет, в массивных очках и с совершенно седыми волосами. Несколько мгновений он сверлил ханьца взглядом, а потом выпрямился, громогласно сказал: "Не выйдет! Нечего вам делать на этих похоронах!" - и покрутил перед его носом толстым пальцем, украшенным перстнем; метнул из рукава на стол связку чохов - жалобно тренькнула чашка, - развернулся и, оттолкнув подбежавшего служителя, большими шагами быстро направился к выходу. В дверях обернулся и на прощание пронзил так и не сделавшего ни единого движения ханьца долгим презрительным взглядом.
Прислужники принялись собирать осколки.
"Милое место... И правда "0-го-го"..." - подумал Баг, отворачиваясь.
Слуга высокой поэзии между тем смотрел на происшедшее во все глаза, прерываясь лишь затем, чтобы что-то черкануть на своих бумажках.
"Подробное описание поля боя составляет, что ли? Или опять стихи?!."
Баг оказался прав: обладатель роскошного халата повернулся к ним и, видя на лице Стаси любопытство, кашлянул и прочел следующие потрясающие строки:
Весной в селе я в грязной луже
Гирудиц крупных двух узрел:
Хотели жабу пить - удрала.
Тогда впились друг другу в хвост!
"И этот о гирудах... - печально подумал Баг. - Богатое, однако, у него воображение".
И спросил:
- Вы их знаете?
- К сожалению... - с легкой гримасой отвращения отвечал сосед.- Но, право же, толковать о них не имею ни малейшего желания: пусть себе грызутся, пустой болтовней да чашкобитием таланта не докажешь! Лишь зря бумагу переводят. Сочинители на злобу дня... Хаджипавловы с Кацумахами... Талант, - он глубокомысленно приосанился, - дается от природы и развивается упорным трудом. Да-да. Упорнейшим трудом.- Отпил из чарки. - Когда сложишь в день тридцать-сорок стихов, а потом оставишь лишь две строчки или даже вовсе ничего, и так много лет,- тогда поймешь, сколь тяжело изящное слово!
- Вы поэт, это сразу видно... - кивнула Стася. - А где же в ваших стихах рифма, извините?
В ответ на это поэтически одаренный молодой человек удивленно вытаращил глаза, потом понимающе усмехнулся, поднял протяжный палец и, пристально глядя на Стасю, продекламировал, сопровождая каждое слово жестом словно заколачивал гвозди:
Я не люблю рифмичные стихи!
Они козлу подобны в огороде:
Капусту жрет, ан молока-то нет!
- Имеете право, - кивнул Баг.
Тут появился прислужник и с необычайной быстротой расставил перед Стасей и Багом тарелки.
- Ну, видите ли, рифма - это такая формальная вещь... - подхватил свою чашку сосед и приподнял крышечку.- В свое время я много и плодотворно, да-да, плодотворно работал с рифмой... - Он помолчал, наморщив лоб. - Но потом разочаровался. Да-да. Совершенно разочаровался. Потому что, как учил великий поэт Ли Бо... - В этот момент в рукаве у Бага запиликала трубка, и Баг, так и не узнав, чему же учил древний мастер изящного слова, приложил руку к груди в знак извинения и достал телефон.
"Кто бы это? Надеюсь, не из Управления..."
- Вэй?
- Драгоценноуважаемый ланчжун Лобо?
- Да, я.
- Ой, то Матвея Онисимовна Крюк звонит, мать Максимушки. Слышите меня?.. Вы зараз к нам на Москву не собираетесь?
Богдан Рухович Оуянцев-Сю
Александрия Невская,
Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,
4-й день двенадцатого месяца, первица,
поздний вечер
Падал снег.
Огромные тяжелые хлопья рушились мощно и ровно, вываливаясь из рябого от их летящего изобилия ночного неба - и снова съеживались, и пропадали внизу, лепя город, как дети лепят снеговиков. За сырым снегопадом, за рекой стояли, помаргивая сквозь пелену, разноцветные огни Парковых Островов1; если смотреть долго, казалось, это снег остановился в воздухе, а огни летят и летят вверх, в небеса.