— Восторг, ну просто восторг! — восклицал Том Орбэлл в гурманском экстазе.
Когда он вторично проделал этот трюк, Лаура вышла из себя. Пока он болтал о том о сем, она слушала его хмуро, но вежливо. Я не сказал бы, чтобы ее раздражал недостаток внимания с его стороны. Внимание он ей, несомненно, оказывал. Он был молодой человек, отнюдь не безразличный к женским чарам, и произвести на нее впечатление ему хотелось. Она же проявляла к его стараньям полнейшее равнодушие. Чего-то ей было от него надо, но, во всяком случае, не этого.
Тома только что осенила еще одна запоздалая блестящая идея насчет закуски. Когда нам подали грибы, он снова со счастливым видом пошептался о чем-то с официанткой. «Как вы думаете, не дадут ли нам?..» Вскоре он уже наслаждался куриной печенкой с беконом, что-то довольно приговаривая. И вот тут-то Лаура и сказала ему:
— Если вы не возражаете, я хотела бы поговорить о деле.
Том посмотрел на нее с опаской и в то же время вызывающе.
— Но разве мы можем предпринять что-нибудь сегодня?
— Когда же наконец кто-нибудь из вас шевельнется?
— Ну какой прок, если я начну шевелиться в одиночку — как вы думаете?
— Не в этом дело.
— Как же не в этом, дорогая? Неужели вы думаете, что этот проклятый суд старейшин станет прислушиваться к мнению единичного члена совета, к тому же еще младшего? Простите за откровенность, но нельзя забывать, что это ваша последняя ставка. Говорю я это исключительно из дружбы к вам, куда более нежной, чем к Дональду… И разве можно судить меня за это?
Гнев и решимость, отразившиеся на ее лице, красили ее, и он залюбовался ею.
— Простите меня, — сказал он, — боюсь, что я немного пьян.
Пьян он не был. Это была дымовая завеса, за которой он пытался укрыться.
— Не сердитесь на меня за откровенность, — продолжал он, — но вы должны очень и очень обдумывать каждый свой тактический ход. Так же как и я, потому что может наступить момент, когда я смогу принести вам пользу, пусть маленькую, и с моей стороны было бы ошибкой растратить свои возможности преждевременно. Вы со мной не согласны?
— Сидеть сложа руки, по-моему, гораздо худшая ошибка.
— А почему бы мне не посвятить в это дело Люиса? — снова сделал он попытку увернуться.
— Разве вы еще ничего не слышали? — Пожалуй, впервые за все время она обратилась непосредственно ко мне.
Откровенно говоря, слушая их разговор, я догадался, о чем идет речь. Брат мой был чрезвычайно выдержан и осторожен, однако и он и Фрэнсис Гетлиф полагали, что, как бывший член совета колледжа, я имею право знать о случившемся. Тем не менее они сочли возможным рассказать мне лишь основные факты. Скандальная история, происшедшая в колледже, так тщательно оберегалась от посторонних ушей, что, помимо них, я не слышал ни от кого ни звука по этому поводу. Знал я только, что один из младших членов совета был уличен в научном подлоге. От него избавились без лишнего шума. Старейшие члены колледжа могли припомнить в прошлом только один аналогичный случай. Увольнению предшествовало, конечно, нечто вроде судебного разбирательства. И притом гораздо более тщательного, чем обычный судебный процесс. Приказ об увольнении был подписан шесть месяцев тому назад, и уволен был, — что я понял сразу же, как только Лаура повела атаку на Тома Орбэлла, — не кто иной, как ее муж, Дональд Говард.
Я подтвердил, что понимаю, о чем идет речь.
— А вы не слышали, что ими была допущена вопиющая несправедливость? — спросила она.
Я покачал головой.
— Хотя бы для того, чтобы самой не сделать тактической ошибки, — вставил Том, — вы должны помнить, что этого мнения не разделяет в колледже никто. Вы должны помнить это.
— А вы не слышали, что все это просто-напросто результат слепого предубеждения?
Я снова покачал головой, а Том сказал:
— При всем моем глубоком уважении к вам, Лаура, дорогая, должен сказать, что, право же, вы заблуждаетесь. Без сомнения, страсти до некоторой степени разыгрались. Иначе и быть не могло. Без сомнения, большинство из них со взглядами Дональда не согласно. Я и сам не согласен, как вы прекрасно знаете. Но ведь я не согласен и со взглядами Люиса, однако я думаю, что Люис не испытывал бы никаких опасений за свое положение, если бы я внезапно очутился у власти. При всем моем огромном расположении к вам, должен сказать, что вы тут жестоко ошибаетесь.
— Даже мысли такой не допускаю.
— Право же, ошибаетесь…
— А вы докажите на деле, тогда я вам поверю.
Я наблюдал за ними, пока она продолжала свои нападки. Том Орбэлл был человеком незаурядного ума, он был находчив и изобретателен, и под его напускным обаянием крылись жестокость и непобедимое упрямство. И все же на лбу у него выступила испарина и медоточивые, ласковые нотки исчезли из голоса. Он явно побаивался ее. Она сидела перед нами — хорошенькая, упрямая, непоколебимая, одержимая одной-единственной мыслью. Она пришла сюда затем, чтобы поговорить с ним и заставить его действовать. И, говоря с Томом, который был намного умнее, она твердо оставалась хозяйкой положения.
— Ведь я же не прошу ни о чем невыполнимом, — сказала она. — Все, что мне нужно, — это добиться пересмотра дела.
— Но что я могу тут сделать? Я — один из двадцати членов совета, и я очень мелкая сошка. Я не представляю собой большинства. А я стараюсь втолковать вам — только вы не хотите этого понять, — что в данном случае вы имеете дело с обществом и с определенным уставом, и для того, чтобы этот вопрос можно было хотя бы только поднять снова, необходимо требование большинства членов.
— Интересно, как можно собрать большинство, если вы даже не приступили к этому?
Том смотрел на нее чуть ли не с мольбой. Мне показалось, что она приперла-таки его к стенке. Но тут же я понял, что недооценивал его. Он сказал:
— Вот что, дорогая моя, я хочу подать вам один весьма ценный совет и прошу вас отнестись к нему очень внимательно. Я считаю, что младший член совета, вроде меня, никакого влияния на создавшееся положение оказать не может. Я советую вам — и для этого у меня есть очень веские основания — попытаться убедить Люиса поговорить об этом кое с кем из его друзей. Вам вовсе не нужно добиваться от него какого-то определенного мнения — ведь если уж на то пошло, не высказываю никакого твердого мнения и я сам. Но если бы вы сумели убедить его хотя бы только поднять этот вопрос в разговоре с людьми, которых он знает… Как-никак, из всех, кого мы знаем, он — Люис — занимает самое высокое положение. Он может разговаривать со старцами так, как немыслимо для меня сейчас и будет немыслимо еще лет двадцать. Уверяю вас.
Итак, теперь мне стало понятно, почему он завлек меня сюда.
Она посмотрела на меня спокойным, решительным взглядом.
— Вы ведь не так уж часто видитесь с ними теперь? — спросила она.
— Не очень часто, — ответил я.
— Мне кажется, что вряд ли у вас могли сохраниться с ними прочные связи?
Я подтвердил, что не могли.
— Я просто не вижу, на что тут можно рассчитывать.
Она сказала это тоном, не допускающим возражения, — презрительно, и презрение ее относилось не к Тому Орбэллу, а ко мне. Я почувствовал, что самолюбие мое задето. Не так уж приятно быть скинутым со счета. А эта молодая женщина, кажется, решила, что проку от меня все равно не будет. Ее, по-видимому, даже не интересовало, расположен я к вей или нет. Она просто не верила в меня. Если она еще верила в кого-то, то только в Тома.
Но, когда мы пришли обратно в читальню, даже она вынуждена была приостановить свое наступление. Том уселся в кресло и с блаженным видом принялся рисовать нам картины розового будущего — яркие, чудесные картины, главным сюжетом которых было изгнание с высоких постов недостойных лиц и водворение на их место лиц достойных — преимущественно из числа присутствующих, и, в частности, самого Тома. Я думал, что Лаура возьмется за него снова, как только они останутся вдвоем, но на этот вечер по крайней мере он себя обезопасил. Он сообщил нам, что остается ночевать в клубе, и в конце концов на мою долю выпало провожать Лауру до Пэлл-Мэлл и искать ей такси.
Она холодно простилась со мной. Ну что ж, думал я, идя по улице в поисках такси для себя, трудно придумать более неудачный вечер. Никто из нас троих своего не добился. Лаура не приперла к стене Тома. Ему не удалось сплавить ее мне. Однако и мои дела обстояли не лучше. Меня не слишком заинтересовала история ее мужа; мысль о том, что несправедливость подобного рода действительно могла произойти, даже не начала закрадываться мне в голову. Нет, об этом я вовсе не думал, но я испытывал легкое раздражение. Кому приятно, если на него смотрят, как на пустое место!