— Мне, выходит, она солгала. — В глазах Шерилла затаилась обида. — А может быть, вообще все, что она говорит, — сплошная ложь? — снова оживился он. — И она просто пытается взвалить всю вину на себя?
— Есть всему этому и другое объяснение: Феба призналась в том, чего не было, чтобы не признаваться в том, что действительно имело место. — Я встал. — А почему бы не спросить об этом саму Фебу?
— Вы хотите, чтобы мы пошли к ней вдвоем?
— А почему бы и нет? Я ведь живое свидетельство того, что она говорит неправду. Нужно же наконец довести это дело до конца.
— Да, но, боюсь, девушка сейчас в очень неважном состоянии.
— Мы с вами не лучше, — возразил я. — Большего вреда, чем Мерримен и Квиллан, я ей все равно не причиню. И потом, вы же сами сказали, что она еще окончательно не решила, в каком мире находится: в реальном или в иллюзорном. Вот и давайте совместными усилиями вернем ее в реальный мир.
Глава 26
Слабо освещенная комната, где находились Феба и дежурная сестра, напоминала монашескую келью; ничего лишнего: кровать, шкаф, два стула. На одном из них лицом к стене сидела Феба. Когда мы вошли, она даже не пошевелилась, только на шее от напряжения вздулись вены. Из-под просторного больничного халата выпирало большое, раскормленное тело.
— Вынужден вновь попросить вас выйти, миссис Уоткинс, — сказал доктор сестре. — Но имейте в виду, вы можете в любой момент понадобиться.
Сестра встала и с недовольным видом покинула комнату.
— Что опять? — спросила девушка, смотря перед собой. — За мной приехали?
— Я же сказал тебе, сегодня ты ночуешь в клинике. И можешь находиться здесь до тех пор, пока не поправишься.
— А я уже поправляюсь. Я превосходно себя чувствую.
— Вот и отлично. Раз тебе полегчало, будь добра, взгляни на этого джентльмена и скажи, знакомо ли тебе его лицо.
Психиатр закрыл дверь и включил верхний свет. Я вышел на середину комнаты. Феба медленно, как-то нехотя повернула голову в мою сторону. Шея напряжена, кожа пепельно-серая, бегающий взгляд. Без густой косметики она опять выглядела бы на свои двадцать лет, если бы не измученное, распухшее от кровоподтеков лицо.
Разумеется, мы узнали друг друга.
— Привет, Феба, — проговорил я, искусственно улыбаясь.
Девушка не ответила. Более того — заткнула рот кулаком, чтобы лишить себя всякой возможности говорить.
— Ты знаешь этого человека? — спросил ее Шерилл. — Его зовут Арчер, он — частный сыщик, которого нанял твой отец.
— Первый раз вижу.
— А он уверяет, что позавчера вечером вы встречались в Сакраменто, в отеле «Гасиенда».
— Вздор.
— Нет, не вздор, — вмешался я. — Ты предложила мне деньги за убийство человека по имени Мерримен. Но он к тому времени был уже мертв. Тебе об этом было известно?
Феба пристально посмотрела на меня. Чего только в этом взгляде не было: и страх, и злоба, и недоверие, и подозрительность, и замешательство. Я еще никогда не видел, чтобы в глазах можно было столько всего прочесть.
— Я убила его. — Феба повернулась к доктору: — Назовите ему всех, кого я убила.
Шерилл отрицательно покачал головой.
— Мне надо знать, как это произошло, — сказал я. — Я ведь Мерримена не убивал.
— Конечно, нет. Я все это выдумала. Я уже тогда знала, что он мертв. Я убила его сама. Собственными руками.
Говорила девушка совершенно спокойным, каким-то даже безразличным голосом. Мы с Шериллом переглянулись. Он сделал мне знак рукой — хватит, мол; но я был убежден: Феба врет, она из тех странных, непредсказуемых существ, что признаются в преступлениях, которых не совершали. Поэтому я решил пойти на маленькую хитрость.
— При вскрытии в крови Мерримена обнаружили яд. Лошадиную дозу мышьяка. Сначала, стало быть, ты его отравила, а потом избила. Где ты взяла мышьяк?
Феба вздрогнула, но ответила быстро — подозрительно быстро:
— Я купила его в аптеке на Ки-стрит. В Сакраменто.
— А откуда у тебя ружье, которым ты разнесла череп Стэнли Квиллана?
— Я купила его в комиссионном магазине.
— Где?
— Не помню.
— Естественно, ведь ты все это выдумала. Квиллан был убит из маленького пистолета, а не из ружья. У Мерримена же, насколько мне известно, при вскрытии никакого мышьяка не нашли. Ты сознаешься в преступлениях, которых не совершала.
Феба посмотрела на меня так, как будто я пытаюсь лишить ее самого дорогого. Затем провела дрожащей рукой по лицу, откинула со лба свои крашеные золотистые волосы и таинственным голосом заявила:
— И все-таки я их убила. Как именно — уже не помню, давно это было. Но убила их я, поверьте.
— А с какой стати мы должны тебе верить? Скажи лучше, кого ты выгораживаешь?
— Никого. Я во всем виновата сама и хочу понести за это наказание. Я убила троих, в том числе и собственную мать.
Она — и это видно было невооруженным глазом — ужасно мучилась: восковое лицо, бегающий взгляд.
Феба закрылась руками, и Шерилл, улучив момент, отвел меня в угол.
— Так больше продолжаться не может, — проговорил он взволнованным шепотом. — Она к перекрестному допросу совершенно не готова.
— Она лжет. Я не верю, чтобы она кого-нибудь вообще убивала.
— Я тоже. Однако, как врачу, мне ее поведение не нравится. Она цепляется за свою ложь, и, если мы с вами выведем ее сейчас на чистую воду, я за последствия не отвечаю. Она уже много недель живет в мире, где ложь и правда тесно переплелись, и вывести ее из этого мира за один вечер очень рискованно.
— Почему?
— Потому, что врет она, скорее всего, для того, чтобы скрыть вину, в которой боится признаться.
— Или же для того, чтобы выгородить человека, чью шкуру она пытается спасти.
— Тоже возможно. Впрочем, на все эти вопросы у меня, как и у вас, пока готовых ответов нет.
Расставив пальцы, Феба, как сквозь решетку, исподтишка наблюдала за нами. Когда же я бросил взгляд в ее сторону, она тут же вновь сдвинула пальцы.
— Вы полагаете, она действительно в чем-то виновата? — спросил я у Шерилла.
— Боюсь, она, во всяком случае, так считает. — Доктор побледнел и вспотел — так он волновался. — Признаться, меня больше интересует не то, что было на самом деле, а то, что она по этому поводу думает. В противном случае я не могу понять, что с ней.
— И все же как, на ваш взгляд, обстояло дело?
— Думаю, не последнюю роль во всей этой истории сыграли анонимные письма. Они ведь никак не шли у Фебы из головы.
— Разговор идет обо мне? — раздался из другого конца комнаты голос девушки. — Нехорошо шептаться о человеке в его присутствии.
— Простите, — сказал доктор.
— Ради бога. Раз уж зашла речь об этих письмах, говорите о них громко, не стесняйтесь.
— Хорошо. Это ты их написала?
— Нет. Этого греха на моей совести нет. Но если б не я, этих писем бы не было.
Шерилл опустился на кровать, не сводя глаз со своей пациентки:
— Какое же ты имела отношение к анонимным письмам?
— Прямое. Понимаете, я все рассказала тете Элен, — призналась девушка и театральным шепотом добавила: — Я поднесла спичку к пороховой бочке.
— Кто такая тетя Элен?
— Сестра отца, Элен Тревор. На прошлую Пасху она подвозила меня домой, в Медоу-Фармс, и я проговорилась, что их видела. Я даже сама не поняла, что я наделала... — Она замотала головой. — Нет, опять вру. Я не проговорилась, я прекрасно знала, что делаю. Я их ревновала.
— Кого «их»?
— Маму и дядю Карла. Как-то поздно вечером я возвращалась из города с одним знакомым, и в Сан-Матео мы притормозили на светофоре. Рядом остановилось такси, где на заднем сиденье обнимались мама и дядя Карл. Меня они, естественно, не заметили.