В общем, у него немного отлегло. Закуривши, он и вовсе повеселел, стал еще подвижнее, во взгляде появился живой несколько неестественный блеск. А она от своего полстаканчика да нескольких суетливых затяжек — ничего, только глаза стали чуть-чуть грустными.
Потом он что-то вспомнил, оживился, вытащил из внутреннего кармана пиджака две синие бумажечки и протянул ей:
— Вот. Сегодня купил.
— Что это?
— На оперетту. Пойдем завтра? У меня как раз нет дежурства, вечер свободный.
Он, конечно, не догадался, что перво-наперво надо справиться у дамы насчет того, свободен ли ее вечер, а о своем можно и умолчать.
Она ответила:
— А у меня как раз завтра вечер не свободный.
— А куда ты собираешься?
Она пропустила мимо ушей его вопрос и продолжила:
— И потом — я терпеть не могу оперетту. Ты что, любишь ее?
— Да мне все равно.
Он хотел добавить: «С тобой все равно, хоть куда», — но не добавил.
Она сказала, что если все равно, то зачем идти.
— Ну, сходим, посмеемся, — уныло ответил он.
— Посмеяться можно и на скамеечке. За анекдотами.
Все было правильно. Тут ни на одно слово не возразишь. Уж до того все было правильно, что хоть волком вой. Он взял у нее билеты, разорвал их и выкинул в печку.
— А это еще что за глупость? — Она так и уставилась на него. — Ты же их мог вернуть.
— Будем считать, что сходили, — он улыбнулся через силу. — А теперь, — он тряхнул головой, — давай анекдоты.
Прошло еще с полчаса, и она сказала, что ей пора, что она насиделась в приличном обществе. Он вспомнил, что ей обещал, когда звал, и весь сжался. Она закурила очередную сигарету и опять затушила после двух мелких суетливых затяжек. Плотнее завернулась в мех, закинула ногу на ногу, въедливо посмотрела на него и вдруг насмешливо спросила:
— Кстати, ты не себя ли случаем считаешь приличным обществом?
За такое он кому угодно съездил бы, а тут только руки сцепил, встал и повернулся к окну, чтобы она не видела его затравленного лица. И вдруг зло выкрикнул оттуда:
— Ну, нет у меня приличного общества! Некуда пригласить! Ну и что!
— Тогда и не приглашай.
— А если хочется?
— Мало ли чего хочется. По одежке протягивай ножки.
Вот это ему тоже говорилось. И тоже в связи с ней. Но кто конкретно говорил, он и тут не мог вспомнить.
— Ладно, — он резко повернулся от окна. — Тебе действительно домой пора — баиньки, а мне в обход надо. Осматривать объекты.
— Какие объекты?
— Те, которые я охраняю. Я же сторож.
И уже от порога бросил:
— Ты тут еще потерпи. Вернусь — сразу такси вызову.
Он ушел в темную раздевалку, угрюмо сбросил туфли, надел казенные сапоги (чтобы не черпать снег в сугробах), кинул свое худосочное деми прямо на спецовки строителей, надел казенный же бушлат и громко простучал к выходу.
У первого же объекта — продовольственного магазинчика — он вдруг обнаружил, что без шапки. А на улице заметало как следует и морозец к ночи прихватывал. Он вспомнил, что шапка должна быть в раздевалке, и повернул обратно. И когда взялся за ручку двери, вдруг будто что-то стукнуло: зайти потихоньку, незаметно.
Уж лучше бы он этого не делал…
Прямо из тамбура он услышал, что она с кем-то разговаривает, и сердце сделало перебой. Он прокрался в темную раздевалку и стал слушать.
— А-ало! Здра-авствуй, — приятно так, с растяжечкой и слегка виновато говорила она в трубку. — Ты спишь уже? Да, это я… Да-да.
Отозвался ей кто-то уравновешенный, знающий себе цену, но сейчас говоривший громко. И Бобров сразу понял, что это, конечно, тот — из кичливого столичного быта, представительный, на котором все так ладно и естественно и которого он рядом с нею видел два дня назад. И сердце заработало сильными толчками, гулко ударяя в голову.
— У тебя где сейчас машина? — спрашивала между тем она. — Знаешь что? Приезжай за мной. Где? Угол улицы… и переулка… Что? Нет-нет! — крикнула она испуганно. — Я на улицу выйду… Когда будешь?
Там сказали, и она повесила трубку.
Бобров поспешно вышел на улицу.
Шапку он так и не надел. Да и на обход идти уже не собирался. Он отчаянно прикуривал на ветру, ломая спички, и лихорадочно соображал:
«Значит, так. Как только он приедет, я его опрокину вместе с машиной и обломаю ему бока. И машине тоже». И следом: «А ей-то что от этого? А ничего. Может, даже посмеется, сволочь… Не-ет, тут ее надо проучить. А как?»