Разумеется, Себастьян обращался к студентам, но я видел, что он не сводит своего ястребиного взгляда с лица Хильды. Она же, насколько я мог видеть, слушала, не дрогнув ни на мгновение. Они не обменялись ни единым словом, и все же выражение их глаз и губ выказывало затаенный обмен ударами между ними. В интонациях Себастьяна звучали раздражение, досада, я мог бы даже сказать — прямой вызов. Весь облик Хильды говорил о спокойствии и решительном, твердом сопротивлении. Он ожидал, что она ответит; но девушка промолчала. Она просто держала миску, и пальцы ее теперь не дрожали. Все ее мышцы были напряжены, все сухожилия натянуты. Я понимал, что она держится только усилием железной воли.
Инцидент завершился, дальше все пошло мирно. Нанеся свой удар, Себастьян начал меньше думать о Хильде и больше о пациенте. Демонстрация продолжалась. Хильда мало-помалу расслабила мышцы, глубоко вздохнула и вновь держалась естественно. От напряжения не осталось и следа. Что бы ни значила их короткая схватка, противники заключили перемирие ради пациента.
Когда случай был показан во всех подробностях и студентов отпустили, я отправился в лабораторию — забрать случайно оставленные там хирургические инструменты. Отложив на минутку свой клинический термометр, я забыл, где он, и принялся искать за деревянной перегородкой в углу комнаты, за которой располагалась мойка для пробирок. Присев на корточки, я передвигал разные вещи, стоявшие под раковиной, в поисках своей пропажи, и тут до меня донесся голос Себастьяна. Остановившись перед дверью, он очень тихо, спокойно и отчетливо произнес:
— Итак, сестра Уайд, теперь мы понимаем друг друга. — Этим словам он придал оттенок насмешки. — Я знаю, с кем имею дело!
— И я знаю тоже, — ответила Хильда сдержанно.
— И не боитесь?
— У меня нет оснований для страха. Дрожать может виновный, а не обвинитель.
— Что? Вы угрожаете?
— Нет, не угрожаю. Точнее, не угрожаю на словах. Мое присутствие здесь — угроза само по себе, но больше я не сделаю ничего. Вы сегодня узнали, к сожалению, зачем я здесь. Это усложнит мою задачу. Но я не отступлюсь. Я выжду и одержу победу.
Себастьян ничего не ответил. Он вошел в лабораторию один, — высокий, угрюмый, несгибаемый, — взглянул со странной и мрачной улыбкой на свои пробирки с микробами и опустился в мягкое кресло. Потом он поворошил огонь в камине и, склонившись к нему поближе, задумался. Обхватив голову руками, упертыми в колени, он неотрывно следил за игрой пламени на раскаленных добела углях. Мрачная улыбка все еще играла в углах рта под седыми усами.
Я бесшумно пошел к двери, надеясь пройти незаметно. У него за спиной. Но, чуткий как всегда, он уловил мое движение. Вздрогнув, он поднял голову и оглянулся.
— Как! Вы здесь? — воскликнул он, словно застигнутый врасплох. На секунду он чуть было не потерял самообладания.
— Я искал термометр, — ответил я небрежно. — Он ухитрился куда-то закатиться.
Принятый мною тон, кажется, успокоил его. Нахмурив брови, он огляделся, потом спросил с явным подозрением:
— Камберледж, вы слышали, что болтала эта женщина?
— Та, которая номер 93? В бреду?
— Нет-нет. Сестра Уайд.
— Что она болтала? — вторил я профессору лишь для того, должен честно признаться, чтобы обмануть его. — Это когда она разбила миску?
Лоб Себастьяна разгладился.
— О! Это чепуха, — поспешно заявил он. — Простой вопрос дисциплины. Она только что говорила со мной, и я счел ее тон недопустимым для подчиненной… Она слишком многое себе позволяет… Мы должны избавиться от нее, Камберледж, избавиться. Она опасна!
— Она же самая умная сестра из всех, кто здесь служил, сэр! — храбро возразил я.
— Умная, je vous l'accorde[36]. — Он дважды кивнул. — Но опасная, опасная!
Затем он взялся за свои бумаги и стал раскладывать их с преувеличенно озабоченным видом и дрожащими пальцами. Я понял, что он желает остаться один, и покинул лабораторию.
Почему так получилось, я объяснить не могу, но с первого же дня, как Хильда Уайд появилась в клинике Св. Натаниэля, мое восхищение Себастьяном непрерывно угасало. Все еще признавая его величие, я усомнился в его благости. А в тот день я ощутил к нему полное недоверие. Я упорно гадал, что означала его стычка с Хильдой. И все же я отчего-то не решался напоминать девушке об этом.
Один момент тем не менее я прояснил: война между сестрой и профессором имела какое-то отношение к делу доктора Йорк-Беннермана.
Некоторое время ничего нового не происходило; дела в госпитале шли по заведенному распорядку. Пациент с предрасположенностью к аневризме неплохо продержался неделю-другую, а потом ему вдруг стало заметно хуже и снова проявились необычные симптомы. Вскоре он скончался. Себастьян, который навещал его ежечасно в последние дни, придавал этому событию большое значение.