Равенсбург намеренно никого не спрашивал о Кийоми. Он решил сам найти ее, даже если эти поиски заняли бы весь день. Он боялся — хотя в этом не хотел признаваться даже себе, — что она, узнав от кого-нибудь о его приезде, попытается скрыться.
Дети, встречавшиеся на пути, были одеты в одинаковые белоснежные кимоно с красным крестом, как у раненых солдат. От этого вида маленьких калек, ставших невинными жертвами стратегии, которой неведомы различия между возрастом и полом, между солдатами и детьми, на душе становилось еще тягостнее и больнее.
Он, верно, долго бы проискал Кийоми, если бы кто-то вдруг не позвал ее громко по имени.
Одного услышанного имени было достаточно, чтобы воскресить в его памяти прошлое. Его сердце снова учащенно забилось, как тогда, когда он слышал ее шаги, приближавшиеся к его двери. Пять горьких лет, минувших с той счастливой поры, сейчас на мгновение стерлись — так отчетливо представились в его воображении прекрасное прошлое и она.
Как и все сестры в этом детском госпитале, Кийоми носила белый халат и туго накрахмаленную косынку, строго обрамлявшую ее лицо.
Она не заметила Равенсбурга. Пожилой врач, окликнувший ее, задал Кийоми несколько вопросов, на которые она ответила очень серьезно.
Рассчитывая поговорить с ней без свидетелей, Равенсбург стоял в стороне и нетерпеливо ждал окончания этого казавшегося ему бесконечным разговора. Когда врач ушел и Кийоми наконец вышла на террасу, где не было никого, кто мог бы помешать их встрече, Равенсбург окликнул ее. Кийоми, вздрогнув, сразу же остановилась и медленно повернула голову. Ее глаза не выражали ни испуга, ни радости. Она холодно посмотрела на него и низко поклонилась.
— Рада видеть вас в добром здоровье, — не поднимая головы, проговорила она тихо.
Это «вас» больно кольнуло его.
— Я приехал за тобой, Кийоми, — сразу заговорил он. — Нас скоро отправят в Германию, и я хотел бы взять тебя с собой. Ты и я… Мы начнем там новую жизнь.
Она ничего не ответила и лишь смотрела на него неподвижным взглядом.
281
Он повторил свое предложение еще раз и еще, но она стояла все так же безмолвно. И лишь глаза стали чуточку больше, и в них едва заметно сверкнули прежние искорки.
— Вы очень добры, господин Равенсбург… Большое вам спасибо…
Холодная отчужденность, с которой она проговорила эти слова, лишила его уверенности.
— За эти пять лет очень многое изменилось. Но что касается моих чувств к тебе, Кийоми, то они остались такими же сильными и глубокими… Я люблю тебя… После всех этих испытаний, которые нам пришлось вынести, я люблю тебя еще больше, еще сильнее…
Она немного отшатнулась, ее губы мелко задрожали.
— Господин Равенсбург… вы должны понять…
— Пожалуйста, Кийоми, оставь эти «вы» и «господин». Ты не представляешь, как мне больно это слышать!
Мимо них прошла молоденькая сестра с двумя детьми. И только когда она скрылась из виду, Кийоми заговорила снова:
— Простите меня. Я не хотела вас… Я не хотела тебя обидеть. Но только теперь… Теперь все иначе… не так, как было раньше…
— Объясни, Кийоми, пожалуйста, что значит «иначе»? Мир, может быть, и стал иным. Но мы, мы-то не стали иными! Два человека, которые были так близки друг другу… Два человека, такие, как ты и я, не могут быть иными. И отношения, чувства между ними никогда не смогут измениться, стать другими!
Она смотрела мимо него на берег, где несколько ребят несли на руках мальчика, у которого не было обеих ног.
— Мы уже не те, Герберт, какими были раньше… И время не то. Того времени не вернешь… Мне жаль… мне больно… очень больно оттого, что ты по-прежнему питаешь ко мне хорошие чувства.
Он подошел к ней ближе и положил руки на плечи.
— Не говори так, дорогая. Поедем со мной, брось все это. Ты многим пожертвовала, многое пережила и теперь должна подумать о себе… и обо мне тоже…
Он заглянул в ее ставшие влажными глаза, и в нем снова зародилась надежда.
Но она сняла его руки со своих плеч медленно и легко и вместе с тем решительно и непреклонно.
— Я недостойна твоей любви, Герберт, — уже более
282
твердым голосом проговорила она, — и еще меньше — твоей верности. Я заслужила лишь презрение… Лучше бы ты меня не искал!
Она отвела глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом.
— Тебе надо вылечиться от этой депрессии! — крикнул он громче, чем хотел. — Как только ты уйдешь отсюда, все это пройдет! Уедем!
— Нет… Нет, Герберт! Пожалуйста, не настаивай! Тебе лучше сейчас уйти… Уходи и больше не думай обо мне… Забудь меня.