Сумрачная физиономия полковника просветлела, он тоже засмеялся, наклонился под старой елью и поднял сухую ветку. В голове мелькнуло: «Свой мужик, с таким можно найти общий язык; зря я так запаниковал».
Между тем, оставив в стороне бурелом, они, отдыхиваясь, поднимались все выше. А когда обошли валежник, на противоположной стороне обрыва увидели два выступающих из земли валуна продолговатой формы. Полковник, показав на них веткой, которую все еще покручивал в руке, оживленно поведал, что силуэты этих камней в лунную ночь напоминают объятья возлюбленных. И тут же рассказал легенду о несчастной любви отважного охотника Дзуб-Гына и юной красавицы Янтун-Лазы. О том, как злые духи хотели их разлучить. Но не удалось осуществить свой коварный замысел, и тогда они превратили влюбленных вот в эти самые камни.
х х х
Вечерело. В посеревшем небе за темным гребнем заклубился отсвет вечерней зари, в ущелье появились сумеречные тени. Вдруг вершина горы вспыхнула, и шалопутный солнечный луч срикошетил от генеральского погона. Очертания хребта расплылись, высокая сопка стала казаться еще громадней и величественней. Налюбовавшись дикой красотой Сихотэ-Алиня, надышавшись чистым воздухом, настоянным на запахах папоротников, статных лиственниц и могучих кедров, собеседники решили вернуться. Казалось, весь бескрайний простор навсегда погрузился в дремоту, только со стороны ущелья тянул легкий ветерок. Генерал, захваченный первозданной красотой этого мгновения, раскинул руки, чтобы выразить свое душевное единение с торжеством девственной природы, словно хотел объять и горы, и синеющее за деревьями озеро, и безбрежное небо.
— В нынешнем году зима запаздывает, — начал рассуждать полковник. — Обычно такие теплые деньки стоят у нас в октябре, а для ноября это большая редкость.
Вдруг он заметил, как в чаще что-то мелькнуло, крупное и пестрое. Подал генералу знак, и они затаились. Из-за веток кедра, прижавшись к стволу, на них глядела рысь. Были отчетливо видны ее ржаво-желтый бок и покрытая черными пятнами голова. Генерал почувствовал, как от взгляда стеклянных неподвижных глаз по его спине пробежал холодок, и намерился бежать. Полковник молча вцепился в его рукав, давая понять, что надо стоять тихо, не делая резких движений, он знал, что в тайге свои правила: если увидишь опасность — бежать или отступать нельзя — смерть. С минуту рысь не шевелилась, потом, изогнувшись всем туловищем, прыгнула на соседний сук и скрылась в зарослях. В эту минуту в воздухе закружились редкие снежинки, а через мгновенье налетел вихрь, снег повалил большими хлопьями, пронизывающий ветер резко усилился, дул порывами и бил в лицо, вышибая из глаз слезы. Перепуганные, но вместе с тем довольные, что повезло увидеть такого жуткого зверя, собеседники ускорили шаг. Через полчаса они спустились со склона и пошагали по плацу, направляясь в ленинскую комнату, где, как и предполагал генерал, их ждало отменное угощение.
х х х
Терренкур немного утомил генерала, но после первой он почувствовал небывалый прилив сил и бодрости. А полковник почтительно наливал, произносил тосты за здоровье важного гостя:
— Я очень рад был с вами познакомиться, — восклицал он, поднимая стакан из тонкого стекла. — Давайте выпьем за ваше драгоценное здоровье!
Генерал пил, прерывал изредка тосты остроумными шутками, доказывавшими, что гость находился в хорошем расположении духа. Время от времени он восторгался встречей с рысью и все сожалел, что не прихватил с собой автомат.
— Я не могу тебе передать, какое острое ощущение я пережил за это время. Ну а ты? — спрашивал он полковника. — Какие у тебя были ощущения?
— Я много раз видел рысь, для меня это привычное дело.
— Нет, я спрашиваю, каково, а?
— Да что про это говорить… Я хочу рассказать про свой полк. Мой полк отличный по всем показателям. Дедовщины нет, солдаты всем довольны, живут дружно. Давайте выпьем за славу Советской Армии!
Полковник был немногословен, боялся сказать лишнее, только придумывал, как и что он станет говорить, в ту же минуту пристально вглядывался в лицо генерала и предчувствовал, что ему не понравятся его рассуждения, поэтому говорил односложно и, казалось, старался как можно быстрее напоить своего гостя до потери чувств. Генералу стало скучно слушать отрывочные фразы лебезившего хозяина, его раздражал заискивающий тон, эта услужливость, с которой он произносил один за другим тосты. Но после четвертой или пятой генерал повеселел, его прорвало на анекдоты. От анекдотов сам по себе перекинулся логический мостик к политике. Вот тут-то и случился курьез.
От спиртного полковник потерял бдительность, и что-то возразил генералу по поводу здоровья Леонида Ильича Брежнева и его наград, да еще заявил о том, что, по его глубокому убеждению, не следовало вводить наши войска в Афганистан. Такой реакции генерала, какое произвело на него это мнение, полковник не мог даже и предположить. В одно мгновение и без того красное лицо захмелевшего гостя покраснело еще сильней, побагровело и покрылось пятнами.
— Молчать! Смирно! Как стоишь!? — кричал он. — Ты кто такой, чтоб сомневаться в политическом курсе Политбюро? — В порыве гнева он перевернул стол, набросился на полковника и кулаком ударил его по морде. — Вон из моей резиденции!
Упитанный полковник мог бы дать отпор обидчику, но каким бы пьяным ни был, все-таки инстинкт самосохранения не позволил ему сделать этого. Он только дергался, как ошпаренный, стиснув зубы и крепко сжав кулаки.
— Вон, сказал я тебе! — вновь заорал разгневанный гость. — И больше не попадайся на мои глаза, сволочь!
Тогда, не теряя своего достоинства, полковник демонстративно открыл дверь, окинул его высокомерным взглядом и решительно, но нетвердо шагнул за порог.
Оставшись наедине, генерал ходил взад и вперед, не в силах совладать с собой. Вдруг остановился, уставился на пол. Ему стало жалко котлеток, румяных пирожков, разбитой банки с маринованными огурцами и черной икры, которая, разлетевшись, изобразила на стене замысловатое произведение абстрактной живописи. Обычно в такие минуты генерал становился инициативным и энергичным. Вот и теперь ему хотелось действовать, в нем бурлила кровь. Надо было каким-либо образом выпустить пар.
— Как посмел рассуждать о политическом курсе Политбюро! Удавлю барбоса! — прокричал он в приступе гнева, который никак не проходил, и отправился в казарму.
х х х
Время было позднее. Генерал не вошел в казарму, он ворвался как вихрь. С ходу, не отряхнувшись от снега, поднял роту по тревоге, построил по стойке «смирно» и до глубокой ночи играл в Суворова. Перемещаясь вдоль строя медвежьей походкой, он властно орал, передавая в мозги роты бесценную информацию:
— Я научу вас, мать вашу коромыслом, родину любить! Я вколочу в ваши безмозглые мозги доблесть и честь во имя отчизны!
Эрудит слушал угрозы генерала и не верил своим ушам. Ему очень хотелось спать, голова наливалась свинцом, а глаза решительно закрывались. Через минуту в казарму с бутылкой водки, в которой был утоплен корень, влетел, еще не совсем проснувшись, ротный, лейтенант Утехин. Как положено по Уставу, он поприветствовал генерала, потом представился; бледные пятна застилали щеки объятого страхом офицера. Генерал заметил его, но только махнул рукой и продолжил воспитывать роту. Кричал он все громче и энергичнее. Время от времени незаурядные способности оратора начинали давать сбой. Тогда он широким жестом подзывал к себе ротного, стоявшего наготове, браво опрокидывал поданный стакан, засовывал в рот ломтик сервелата и, неспешно пожевывая, продолжал в том же духе. А когда ему стало трудно стоять на ногах, сменил гнев на милость и даже прослезился. По-отечески обнимая каждого десантника, бормотал, что он любит солдат не меньше Суворова, что он такой же талантливый, но только скрывает это.