А я, как сказал мне Копылов Гоша об этом, аж загорелась вся. Ого! Уж где-то, а на Кети-то я любого вокруг носа обведу, не привыкать мне там от тятенькиного гнева и от поручиковой плетки скрываться. А тут ради об-чего дела тако важно порученье!
Ну, выбрали мне, значит, обласочек походче, снарядилась я — и айда.
Когда к Типсину-то подплывать стала, ноченька уже на Кеть опустилась. Ноченька-то ноченька, да лунна. Видать все за версту. А берега в том месте — и с одной стороны и с другой — высоки, голы, если глянуть на воду, кажду волнишку рассмотреть можно. К тому же Кеть совсем прямо узка, хоть и быстра.
Худо дело. Глянула я на небушко, думаю, может, тучка там кака есть, закроет луну, я в это время и проскочу мимо деревни. Но кака там тучка, даже облачка махонького нет, одне звезды, как волчьи глаза, зыркают и лунишка среди них здоровенная, жирна да гладка, как свинья в чистой луже.
Что делать? А, была не была! Думаю, ударю счас веселком попрытче, проскочу под тем берегом и никто не заметит. А если и заметит, то не успеет ничего сообразить. Так и сделала. Взмахнула рученьками и помчалась, только водичка за спиной взбурлила.
Мчусь и ничо не слышу, кроме этого бурленья, и ничо не вижу, кроме лунной дорожки на воде. И вдруг справа, из-под берега: «Стой, кто плывет?!» И тут же из-под другого берега: «Стой, кто плывет?!»
Ага, думаю, счас я вам остановлюсь: зубы стиснула, напряглась вся, и только руки с веселком мелькают. Вдруг слышу — хлоп! хлоп! — опеть — хлоп! хлоп! — вроде в хлопушку бумажну и по воде — жжук! жжук! — как жуки-плавунцы. А потом что-то по затылку — чирк! — будто плетью кто полоснул, и стихло все.
И вот тут-то, ребятенчишки, прямо чудо свершилось. Вроде кто на руки меня прямо с обласком как подхватит, как подбросит под небеса, и я ровно уже не руками, а крыльями — мах, мах!
Ничо понять не могу. То луна и звезды наверху были, то где-то глубоко-глубоко подо мной оказались, и река где-то в пропасти, широка-широка така и неоглядна, как океан. В голове звон, и все куда-то мчится, мчится назад, ровно на ветру. И дух захватыват.
Глядь: одна кака-то махонька звездочка оторвалась от бездны, полетела-полетела ко мне вверх и остановилась… И засверкала, и засверкала, только искры во все стороны. «Поймать, поймать ее надо! — кто-то будто говорит. — Поймать, а то утонет пакет!»
Я к ней. Она — юрк вперед и опеть сверкает. Я махаю-махаю руками, чтобы быстрей лететь, и все никак не могу ее поймать.
Уж и синеть все вокруг начало, сникать стала коротка летня ночь, и звездочка вроде потускнела, а я все гонюсь за ней…
Оказывается, то ребятенчишки бобровски костер на мысу палили, за конями приглядывая, и я на их огонек-звездочку и мчалась. Это я счас так своим умом думаю, потому что не помню, как до Боброва добралась. Говорят, утром видели, как издалека в обласке кто-то быстро-быстро плывет к берегу. Потом выронил весло и упал. И обласок завертело-закружило на омутах, понесло по теченью. Схватили масловски мужики лодку — и навстречу. Подплыли — я на дне обласка лежу, вся голова в крови и пакет в зубах стиснут.
Вот так я и летала…»
Тетя Оля приподнимает ушанку, откидывая второй рукой прядь белых-белых седых волос.
— Вот он, рубец-от, от моего лету. На всю жизнь метка осталась.
Мы с Мишанкой молчим. Молчит некоторое время и тетя Оля, задумчиво поглядывая на притихшую Кеть. Потом спрашивает:
— Ну, все понятно было в сказе-то?
— Как же… Конечно же, все, — отвечаю я.
— Ну и ладно тогда. И путем, значит, все, — говорит тетя Оля и поднимается. — Полежите тогда пока, ребятенчишки, отдохните, позагорайте на солнышке. Вечером снова бросим бредешок раз-другой… А я пойду, по веретям пройдусь от неча делать. Посмотрю, как там травка-муравка поспела.
Обувает чирки и шагает по песку к лугам, к тальниковому мелколесью. Долго-долго маячит фигура в пойменных кетских просторах.
Возвращается тетя Оля часа через два с большущей охапкой каких-то луговых цветов и трав. Охапка так и пышет дурманящим лесным духом.
— Ух ты, букет-то какой! — удивляюсь я.
— Ничо-ничо букетик, — смеется тетя Оля и осторожно кладет цветы на песок. — Проголодалась я, парни-пареньки. Давайте-ка за компанию доедим ушишку, а?
Мы подвигаемся к потухшему костерку, достаем ложки, хлеб. Хороша холодная ушишка на вольном воздухе! Потом тетя Оля идет к Кети, долго до блеска трет ведерко песком, а возвратившись, садится и начинает разбирать, раскладывать по отдельным кучкам принесенные с лугов цветы и травы.
— Ничо-ничо букетик, — повторяет она. — От таких-то букетиков скольким людям здоровье и радость возвращены. Это тебе не какие-то порошочки-таблетки — живое растение… Зима-то настанет, опеть из рыбачек в лекаря превращусь. А чо делать будет? Повязывай новые сетенки да настойки готовь…