— С-с-снимай! — сквозь зубы, с присвистом, прошептал Жаба. — Снимай, а то шлифта выколю! — и поднес лезвие складня прямо к Леонидову глазу.
Леонид попятился. На какой-то миг в голове мелькнуло: а что если дать под дых? Жаба наверняка ничуть не сильнее его. Ростом — такой же. Плечи узенькие, как у девочки. Морда, правда, какая-то омерзительная, страшная, действительно как у жабы: глазки маленькие, щеки в прыщах, а рот до самых ушей. Но при чем морда? Можно зажмуриться. Однако не хватило духу ударить. «У него же нож, — подумал. — У него друзья. Проходу потом не дадут, с землей смешают».
И чувствуя себя самым последним идиотом, стыдясь своего малодушия и страдая, подрагивающими пальцами Леонид стал расстегивать ремешок…
— Шьете или порете? — послышалось за спиной.
Леонид волчком — на голос.
На тротуаре — присадистый, коренастый паренек.
Косолап. Потертые трикотажные штаны на коленях — здоровенными пузырями. Штопаная-перештопаная рубаха навыпуск. Рыжие вихры на голове — клочьями в разные стороны. А на скуластом лице не то ухмылка, не то любопытное удивление и хитринка. Да еще желание почесать кулаки.
— Шьете или порете? — повторил.
— Шьем, Хезма, шьем, — завихлялся, осклабясь, Жаба. — Вот с этим мальчиком обмен производим.
— Односторонний?
— Хм… Ну как тебе объяснить…
— Односторонний, я спрашиваю?
— Пошел ты!
— Чего?
— Пошел, говорю.
— Это куда, интересно?
— Туда! — И Жаба похлопал рукой по ляжке.
— Ах так!
Хрясь! — будто кто хрупкий талиновый куст обломил — и Жаба растянулся на тротуаре.
— За что? — заорал.
— За «туда». И еще за него, — на Леонида кивнул.
— Ну погоди! Встретишься ты нам в кривом переулке, — погрозил кулаком Жаба, поднимаясь и отступая. — Все кишки на кулак намотаем.
— Давай-давай, — небрежно махнул рукой паренек. — Дуй, не стой, пока солнышко светит. — Повернулся к Леониду, как ни в чем не бывало спросил: — Кто такой?
— Я или он? — не понял его Леонид.
— Ты, конечно, кто же еще.
— Леня Курыгин.
— Ле-е-е-ня! — передразнил парень. — А меня вот, например, Васькой Хезмой зовут. В каком учишься?
— В восьмой перешел.
— Хо! — обрадовался Васька. — И я в восьмой перешел. Правда, в шестом два года отбухал, но это ништяк.
— А я не знаю тебя почему-то. Приезжий?
— За всю жизнь дальше Борового нигде не бывал.
На Шпальной живу, там и семилетку закончил… Хо! Да я вспомнил тебя. Вы к нам с шефским концертом приходили в прошлом году. Слышь, Ленька, ты здорово учишься?
— Две четверки всего.
— А остальные пятерки?! — выпучил глаза Васька и швыркнул, шоркнув пальцем под носом.
— Ага.
— Да-е-е-е-шь! С таким дружить — горя не знать. Я, понимаешь, выше международной тройки никак не могу подняться. Башка у меня, понимаешь, какая-то… — повертел рукой у виска. — Хотел в ФЗУ махнуть, да мать жалко, плачет: «Кончай десять классов, и все». Ну кончай так кончай… Слышь, Ленька, будешь мне помогать? Я же в вашу школу перехожу. В одном классе будем учиться. Будешь?
— Еще бы!
— Вот и добро. А этих полудурков не бойся. Держись за меня.
— А вдруг они и тебя…
— Меня-а-а? Ха-ха! — Васька выпятил грудь. — Да я второй год в секции бокса при лесозаводском клубе занимаюсь. И они это знают.
Леонид с уважением посмотрел на Васькины руки. Мускулы, как булыжники, гуляют под кожей. С таким парнем не пропадешь.
А Васька, тем временем что-то обдумав, сказал:
— Слышь, Ленька. У меня завтра свободный день. Пойдем вместе по землянику. На гари, под Волково. Ягоды-ы-ы — хоть лопатой греби.
— Пойдем.
— Я к тебе забегу тогда. Скажи, где живешь.
— Садовая, тридцать четыре. И вот еще что. Если мы вправду будем учиться вместе, я сяду только с тобой.
Все три года, с восьмого и по десятый, они просидели за одной партой на удивление и на зло литераторши Анны Петровны, не понимавшей, как это Леонид Курыгин, лучший ученик класса, его гордость и слава, редактор общешкольной газеты, бичующий разгильдяйство и разгильдяев, может дружить с каким-то нерадивым корягой Земиным.
А Васька и впрямь не блистал успехами. Перекатывался с двойки на тройку, пробавлялся подсказками и списыванием, зато вне школы, как говорится, гремел. Играл на альте в заводском духовом оркестре, дрался, испытывая новые приемы бокса, с деревенской шпаной, вовсю крутил с девчонками, был на «ты» со взрослыми мужиками.
— Мой лучший друг и… что называется шеф, — с гордостью представлял он Леонида своим знакомым.