— О-о-о! — упершись спиной в косяк и поддергивая грязные байковые кальсоны, закатил он глаза. — Сколько красавиц! Сколько ослепительный красавиц на мой бедный старый голоф-ф!
Выговориться ему не дали. Чья-то мочалка со шмяком влепилась в правую щеку, потом левый бок обдало крутым кипятком. Потом…
Кончилась Шульцева одиссея тем, что его вынесли в предбанник на кулаках. А в предбаннике сгоряча отвесила несколько оплеух еще и изумленная Эльза Андреевна.
— До каких пор? — шумели в моечной бабы. — До каких пор эти пропойцы будут над нами изгаляться. Дома покоя нет, на работе нет, в клубе нет, теперь и до бани добрались. Совсем из ума выживают. Ну мы им сегодня покажем, мы им пока-а-ажем!
И, снизив голос, о чем-то долго советовались.
Отто Вильгельмович змеей извивался от боли.
— Эльза, Эльза! — молил. — Смени ради бога примочка…
— Я сменю, я сменю! — рычала Эльза Андреевна, поигрывая клюкой. — Вот этим штука сменю.
— Я же без у-у-умысел. Я пошутиль.
— Шутка? — с несвойственной легкостью подпрыгивала дородная Шульчиха. — Ты что, мальчик? Пацанов? Какой может быть шутка с голой женщина?
Мужики гоготали.
Но уже не так дружно, как чуточку раньше. Время шло, а баня для них по-прежнему оставалась неприступной крепостью. Может, сегодня вообще не мыться? Может, не стоять зря, мигнуть Кацо да и двинуть непосредственно к магазину?
Выходить бабы начали только в пятом часу. Поодиночке, с большими оттяжками, не спеша.
Строжились.
— Вот так, — бросали мужикам почти одно и то же. — Будет вам сегодня за все проделки сухой закон. А ты, глазастый-носатый, — косились на Элико Гуринадзе, — только посмей открыть магазин после семи, как ты делаешь. Разнесем к чертям твое здание в щепки. И завтра же всем скопом поедем в Веселый к директору. С жалобой. С предложением.
— С каким таким предложений? — пучил выпуклые глаза Кацо.
— Наше дело!
— Почему ваше? Это общественный дело.
— Смотри-ка, общественник отыскался! Напоишь мужиков, а потом начинаешь спирт водой разбавлять и подсовываешь «женатый» косым дуракам.
— Да-ка-жьи!
— Мы докажем! Мы все докажем!
— Не имеете права! — тоненько кричал какой-то подвыпивший приискатель. — Это самоуправство!
— А с вами не управляться, вы совсем сдуреете! И к Леониду.
— Мало вы их рисуете в стенгазете. Надо больше и чаще.
— Правильно, правильно! — высунулась из предбанника Эльза Андреевна. — Даю официальный заявка: в следующий номер продерните мой мушик! Со всей ваш талант расрисуйте! Пусть еще покраснеет… ду-рак-к!
В бане было душно и жарко. И тесно невыносимо.
Когда вышла из моечной последняя женщина и Шульчиха сделала там уборку, мужики рванулись вперед скопом, давя друг друга и чертыхаясь, как пассажиры в автобусе на какой-нибудь бойкой городской остановке, лишь с маленькой разницей, заключавшейся в том, что одному из «пассажиров» — Элико Гуринадзе — со всеобщего молчаливого согласия и даже почтительного благоговения была дана зеленая улица — до окончательного закрытия магазина оставалось часа полтора.
Друзья, не желая того, попали в самую гущу.
Леонид кое-как устроил тазик на краешек скамейки, сам стоял на ногах.
Вдруг кто-то тронул его.
— Ты! Потри спину.
Леонид поднял голову — не поверил глазам. Перед ним с намыленной вехоткой — Степан Тимофеевич Гавриков.
Суетливо сполоснул руки, перехватил вехотку, шоркнул по острым лопаткам, по узким плечам, по выступающей рельефно хребтине.
«В чем только душа держится, — думал, — а гонору, гонору!»
Гавриков крякал довольно:
— Полегче, полегче. Шкуру сорвешь.
Выпрямившись, осклабился:
— А ты ничего. Играет силенка.
Когда Леонид, одевшись, вышел с Василием в предбанник, Гавриков был уже там. Шагнул Леониду наперерез, заступил дорогу.
— Ты! Пойдем, потолкуем.
— П-пойдем.
Васька прищурился нехорошо, поглядел на Гаврикова, двинулся следом.
— Отстань! — дернулся тот на крыльце. — Нам один на один надо. И не думай. Я не дурак. Если бы чего, я бы вас как-нибудь вечерком поодиночке зашиб. Не стал бы мараться среди белого дня.
Васька отстал.
— Ты, — свернув за угол, Гавриков спрятал руки в карманы и стал в позу. — Поговори со Шлыковым за меня. — Предупредил с вызовом. — Прошу. А Гавриков редко просит кого.