– Я все еще не понимаю по какому принципу они вообще нас распределили, – впервые за свою речь в его голосе послышалась злость с примесью отчаяния. – Я разве похож на того, кто может сладить с преступниками и наркоманами? – Эки развел руки в стороны, и Иона покачала головой “нет, явно не похож”. – Вот! А я о чем. Я думал вначале, что справлюсь. Что, быть может, буду выполнять пустяковую бумажную работу, какую обычно делают стажеры в таких местах. Но я ошибся. В первый же день меня поставили в патруль в промышленном районе. Синие воротнички в целом не очень любят людей в форме, а особенно, если они заходят на их территорию. – Девушка обеспокоенно взглянула на него, надеясь на то, что ему не навредили или хотя бы не очень сильно. – Все обошлось. Это было больше неприятно, чем страшно. Когда ты видишь их презрительные взгляды. Они и боятся нас, но больше ненавидят, и в любой момент готовы наброситься, чтобы защитить себя. Если им, конечно, покажется, что мы представляем угрозу. Но многого для этого делать не надо, – его пальцы судорожно сжались вокруг остывающей кружки. – Но, наверное, лучше бы я продолжал ходить в патруле. Теперь я больше времени провожу у изоляторов. Слежу за ними… это действительно страшные и пугающие люди. – Эки замолчал на пару секунд, думая, стоит ли говорить все это подруге. Он знал, что Иона беспокоится за него, но ему нужен был кто-то, кому можно рассказать о том, что терзает его все эти дни. Девушка заметила эти сомнения вовремя, и сжала его руку своей прохладной ладонью, ободряюще улыбнувшись. Чуть склонив голову вперед, парень грустно улыбнулся в ответ, впился взглядом в пушистую пенку на своем напитке и продолжил говорить: – В столице много людей, и столько же преступников. Меньшинство из них кровожадные монстры, пойманные впечатляющей имперской стражей. Большая часть просто разбойники, хулиганы или наркоманы. Но именно на них страшнее смотреть - до чего может довести себя человек? Пусть я даже и не успеваю запомнить их лиц и, тем более, имен, от этого не легче. Одни так быстро сменяются другими. Кого-то отправляют к судьям, других отпускают под залог, но тут же приходят новые. И они умирают там, часто. – Его голос дрогнул. – Мы следим и за этим, переносим их в морг - вдруг кто-то заберет? Но чаще всего они лежат там, в холодной темной комнате, покрываясь инеем. Их слишком много в последнее время, так и старшие говорят.
– Почему? – слова Эки совсем выбили ее из колеи, и она была способна лишь на короткий вопрос.
– Ты знаешь, что алхимия стала очень популярна среди самоучек? – Он отпил из чашки, глядя ей в глаза, Иона покачала головой. – Их называют, не знаю почему, “философами”. Домашние лаборатории, краденые книги и незаконная продажа самодельных наркотиков - в неблагополучных районах таких все больше. Говорят, это пошло с севера. Что якобы война и постоянный стресс доводит людей до того, что они ищут легкий путь для того, чтобы избежать неприятной реальности. Но так они просто убивают себя быстрее. И их, к тому же, быстро находят, а наказание для “философов” ужесточают каждый месяц. – Его исповедь подходила к концу, Эки поднес к губам бокал и отпил уже практически остывший кофе. – Я чувствую, что становлюсь… будто весь этот ужас смешивается в одно бесформенное нечто, и мне так безразлично на то, что происходит прямо перед моим лицом. Ты думаешь, это нормально?
– Будет только хуже, если ты продолжишь пропускать все через себя. – Ее рука мягко погладила его по спине. Она уверяла его: – Это нормально.
– Но это же жестоко? Это ведь все еще люди. Почему я не могу отыскать в себе каплю сочувствия к ним? – Эки уронил голову на руки, пальцами зарываясь в светлые завитки. – Все в “Доме” очерствели, они забыли, что такое сострадание. Я просто боюсь, что начну относиться к людям там так же, как и они - как к животным. Но так нельзя.
Он больше не говорил, голова его лежала на ладонях, неподвижная, он будто бы совсем не дышал. И мир вокруг стал тихим, словно движение и бурная жизнь позади них замедлились и в нормальном темпе жили только они вдвоем да кофе на деревянной столешнице. Иона не знала, как поддержать Эки. Ей хотелось что-то сказать, утешить и пообещать, что больше ему не придется видеть этого. Но она не могла, и только рука ее отрывисто поглаживала место где-то между лопаток, распространяя утешительное тепло. И отчасти этого было достаточно для него, потому что он знал - подруга не может никак помочь, только выслушать.