Точь-в-точь было со мной и с моей диетой. Угостят меня, когда я голоден, любимым блюдом — как не вкусить запретного плода? Еще наша праматерь Ева, а за ней и праотец Адам грешили этим, а ведь они жили в раю, где всего было вдоволь. Выгнали их из рая. Ну, а не следует ли их примеру весь свет? Почему же именно чиновники должны быть исключением? У них ведь жизнь далеко не райская, скорее адская. Так вот, наелся я чечевицы с копченым мясом, на другой день, разумеется, словно в подтверждение слов доктора, разболелась у меня голова. А в таком случае самое верное и дешевое средство от головной боли — прогулка на свежем воздухе. Не надо за рецептами ходить к врачам, не надо тащиться в аптеку за порошками. Пошел я подышать чистым и свежим воздухом за город, в луга, к речке — это в служебное-то время!.. Никому ничего не сказал, испарился и все. Согласен, следовало доложить старику; порядок, как говорится, — душа дела. Но, думаю, он, как обычно, покрутит носом и не разрешит. Чего я у него не видал? Я же вернусь. Решил рискнуть…
Было прекрасное июльское утро. На лугах ни души… Небо, земля, трава, потрескавшаяся от жары тропка — все уже умылось росой, и солнышко вытерло их досуха. В лугах — аромат цветов. Все сияло: деревья, цветы, листва, кусты, серебряная змейка реки… Природа, судари мои, — это гостиная с коврами, креслами, растениями, цветами, картинами, фонтанами, птицами, светом и тенью, с укромными уголками. Это вам не моя канцелярская комната номер семь… Иду я себе по тропке, сую палку в кротовые норы и муравейники, вижу, как дорогу мне пересекают кузнечики, а поодаль суслики встают на задние лапки, шевелятся и мгновенно исчезают, заслышав шаги… И вдруг в зеленом кустарнике бросились мне в глаза две черные шапочки и два красных купальника… Там купались две дамочки… Как бы сильно у человека ни болела голова, он не откажется полюбоваться на купающихся дам… Остановился я, посмотрел. Потом пошел по направлению к шапочкам. Одна из них как раз расцвела над обрывом, словно дикий мак, и бросилась в воду. Другая же осталась на берегу и сидела, спустив ноги.
«А ведь на самом опасном месте купаются», — подумал я и ускорил шаги, чтобы предупредить их: река, мол, здесь очень глубокая, с водоворотами и подводными корягами. Гляжу, и вторая дама встала и нагнулась над водой. Выпуклый лоб, большой нос с горбинкой, широкие бедра — да ведь это жена начальника!.. Предостеречь или не надо? Стою, раздумываю. Не успел я решить, а она уже прыгнула в воду. Берег высокий, не видно, что в реке делается… И вдруг через минуту — крик, зовут на помощь. Подбежал я, смотрю с берега, а она барахтается, как щенок, дрыгает ногами — видно, что-то ее держит, — бьется, как рыба на берегу, перевернется то на живот, то на спину, то на один бок, то на другой, — лицо перекосилось от ужаса, — и кричит. Ноги у нее, видимо, запутались в водорослях, она и растерялась. Вторая дамочка бросилась с противоположного берега, поплыла к ней… Я сбросил пиджак, вынул часы, скинул полуботинки и — бултых в воду. С грехом пополам вытащил ее в полуобморочном состоянии, чмокнул мокрую руку, перекинул пиджак на плечо, взял часы и полуботинки и, как истинный рыцарь, который не ждет благодарности, ушел в одних носках…
И знаете, что было потом?
На второй или третий день наш старик надел чистую белую рубашку, свежий воротничок, облачился в длинный черный сюртук, натянул полосатые брюки и лакированные ботинки — вырядился, как на национальный праздник — и послал мне с Матько визитную карточку. Матько подал мне ее молча: во рту у него, как всегда, была слива. Читаю: «Ярослав Бригантик, советник п. у., окружной начальник». Поразительно, как это я тогда устоял на ногах.
— Что это? — спрашиваю Матько.
Матько, загнав языком сливу за щеку, указал носом на дверь и шепотом сообщил:
— Ждут.
— Где?
— Там.
— В коридоре?
— Мгм!
Представляете, он задумал нанести мне визит и карточкой извещал о своем приходе: можно ли, мол, войти? Шеф к своему подчиненному! Это значит, что он пришел не как шеф, а как частное лицо, как преданный друг, у которого я записан в сердце. Отныне, значит, я буду записан в сердце шефа и могу сколько угодно нарушать порядок, не опасаясь, что мне поставят на вид.