Я вижу прислугу, горничную, которая убирает номер. Она вытряхивает пыль со скатерти и потом берется за метлу. Она смотрит на меня с недоумением.
— Где барыня?.. — спрашиваю я прерывающимся голосом.
Секунду помолчав, она отвечает, подозрительно на меня глядя:
— Барыня уехали в моторе с господином Звягинцевым.
Я сделал бешеное нетерпеливое движение и не заметил, что свалил со стола вазу с цветами. Ее звон привел меня в себя. Ваза разбилась. Я выбежал из комнаты.
— Ну, — обратился я сам к себе, — теперь тебе должно быть все понятно!.. Что тебе еще нужно?.. Ты можешь свободно отойти в сторону.
Я лег на кушетку в углу комнаты и старался всеми силами успокоить себя и заставить разумно, логично и стойко рассуждать и принять решение, которое неизбежно вытекало из всего создавшегося положения. Я напоминал сам себе о своем решении умереть, о своем презрении и равнодушии ко всему миру. Чего мне еще здесь было нужно?.. И неужели же я, как все эти жалкие марионетки человеческого движения, бешено побегу в погоню за призраками чувственных удовлетворений? Неужели меня не спасет моя мысль, мое внутреннее отношение к миру?..
Меня немного успокаивали эти размышления. Я приходил в себя. Я заставил себя равнодушно думать о том, что где-то, в одном из уголков этого города, Иза и Звягинцев устроили себе приют, в котором сегодня по моему адресу шлются злые усмешки. Я только не понимал одного: зачем нужно было меня вызывать?.. И вдруг вспомнил ее фразу, с которой мы некогда расстались: «Ты будешь целовать мои ноги!..» Так вот для чего она меня позвала… Я поднялся, глубоко уязвленный. Мне захотелось отомстить. Показать мое презрение, мой холод, мое равнодушие. О, встретиться, встретиться с ними во что бы то ни стало. И как можно скорее.
Я стал обдумывать и мысленно предощущать злое и острое удовлетворение от этой мести. Ее план пропадет, он разобьется о мой холод, о мою невозмутимость. Я предложу ему наслаждаться ею, как вздумается, потому что мне она не нужна…
Я снова прилег на кушетку. Голова моя горела. Я вспоминал эту ночь наших безумств в этом городе. И вдруг меня как молния пронизала одна черта, одна подробность, одно воспоминание из тех чувственных забвений, которые я переживал с Изой.
Я лежал и вспоминал весь рисунок ее тела, поглощенный тоской воспоминаний и незаметно разрастающейся во мне жаждой. Я безмерно тосковал и жаждал ее голоса, ее рук, ее прикосновений. Проходили часы… Ко мне стучалась прислуга. Я ее отослал. Короткий февральский день склонялся к концу. Уже темнели окна. И вдруг я вздрогнул. Я услышал голоса и шаги в коридоре. Это были они — Иза и Звягинцев! Я приникнул ухом к двери. Его мягкий осторожный шаг, ее решительная четкая походка. И потом ее решительный и сочный голос разлился по всему коридору. Они никого не стеснялись. А может быть, она даже нарочно так громко разговаривала подле моей двери. Она вызывает меня на действия… Хорошо же…
Их шаги и голоса стихли у одной из дверей по коридору. Может быть, у двери ее, или его. Хуже всего было то, что у меня не было простого и решительного плана действий. А мой мозг был так измучен, так плохо работал, что я нуждался теперь просто в руководительстве, в указании. Я как автомат пошел бы теперь за тем, кто указал бы мне, как действовать и поступить, потому что страшная нервная взвинченность диктовала мне поступки безумные, внезапные и нелепые…
Я делал последние попытки взять себя в руки. Я ходил по комнате и громко рассуждал сам с собою, потому что я был уже не в силах тихо, «про себя» думать, соображать, комбинировать поступки, воображать их последствия. «Ведь это же ужас!.. — говорил я сам себе. — Я попал в водоворот. И когда же? Именно тогда, когда, казалось, я утратил связь со всей внешней жизнью и повернулся лицом к смерти, к холоду и равнодушию…» Я чувствовал себя связанным по рукам и ногам, как жертвенный бык. Меня куда-то тянули за веревку, обмотанную вокруг моей шеи. Я напрягал слух и весь замирал, ожидая услышать одну ноту голоса Изы. Потом я бросился к письменному столу и написал ей записку. В ней было три строки:
«Может быть вы все таки дадите мне возможность перед отъездом вас увидеть…»
Больше ничего. И послал к ней в комнату с лакеем. Ответ не замедлил. «Там» не хотели, чтобы я уезжал так, не доставив никакого торжества могущественной женской гордости и женскому тщеславию. Надо было еще, чтобы я склонился к этим ногам, которые я так хорошо знал. И я получил ответ. «Я жду вас с нетерпением». Мы были теперь несколько неожиданно на «вы».