— Деточка моя коханая, — сказал я, — да променяю ли я мою Марыньку на всех барышень в свете? Я больше к ней и не пойду…
Душа моя была охвачена раскаянием; снова нашло на меня все это легкое, свежее, полное жалости и любви, что шло от Марыньки в мою душу. Я вернулся домой, думая только о ней, полудевочке, полудевушке, похожей на молодую березку, с ее ласково цепляющимися за мои плечи загорелыми руками. Я сбрасывал с себя наваждение и огонь. Я вспоминал, каким спокойным, сильным вставал я прежде по утрам.
И весь вечер этого дня я провел спокойно и легко. Я искал случая встретиться с Марынькой при Изе, чтобы показать ей, что я не хочу быть связанным и связывать ее волю. Но Иза словно скрылась куда-то. Ее окно было закрыто и в комнате стояла мертвая тишина. Ночью я поздно сидел у стола при лампе и писал. Помню, я набрасывал какой-то отрывок из итальянской жизни; в Италии же я не был никогда. Молодой монах в моем отрывке живет в келье, полной книг и рукописей, встает в прохладные утра и идет в сад умываться из колодезя, гуляет по саду и среди цветов и деревьев предается религиозным размышлениям.
Кончив главу, я вышел в сад и долго бродил по дорожкам. Луны не было. Смутные слабые звезды роились в вышине. Ветлы, липы и клены стояли, как шатры, в беловатом саване тумана; в воздухе — теплынь и влага. Все спало тревожным, полным затаенности и испуга сном. Чудилось в теплыни и смутном сумраке ночи полет ночных сил на мягких крыльях под низким облачным небом. Все живое закрывало глаза, чтобы не видеть страшного и забыться до прихода озаряющего мир дня. Только к утру я заснул томительным сном, полным каких-то видений и бреда.
Разбудил меня толчок. Я открыл в испуге глаза. Предо мною стояла Иза в легком пеньюаре, в туфлях на босу ногу. Она бросилась на меня вся, так что я чуть не задохнулся под толчком ее большого сильного тела. Пеньюар ее развернулся и блеснула грудь. Это была первая женщина, которую я знал. Она взяла меня утром, после того, как я решил, что уйду от нее.
Мой бред осуществился: я владел женщиной. Я сам себе показался другим и мое ощущение жизни было новым. Ни одной строчки не вписал я больше в «Желтую книгу», потому что женщина-реальность вытеснила бред и страстную мечту. Ее сильное длинное тело богини-охотницы, мускулистое и по-мужски порывистое, открыло мне глаза на истинный мир отношений. Я изведал новое чувство наготы, лишенное яростного сладострастия: наоборот, какая-то грустная тайна кровной плотской близости заставила смотреть на наготу с непонятным состраданием и даже грустью. Я чувствовал себя первым Адамом, склоняющимся на земле к его Еве среди всего непонятного в первосозданном мире.
Я отрывался от нее, исполненный какой-то грусти. Я сам не совсем понимал себя в эти моменты; но меня с силой непреодолимой тянуло всегда после вспышки поцелуев и ласк к молчаливому, смутному созерцанию жизни здесь же — у края ее плотской силы, ее кипения. Мне хотелось подлинным образом ощутить мир, как пустыню Божию, вдвоем, в неведомых и длительных пустынных скитаниях. Я замирал в тоске, в прислушивании, в каком-то сомнамбулическом состоянии… Мне казалось, что я открываю в эти моменты внутренний слух и напрягаю духовное зрение.
С раннего детства знакомая мне меланхолия, острая и почти сладострастная, разрасталась. В такие моменты я не чувствовал никого, кроме себя; с упоением предавался я ей. Я становился чужим, далеким женщине, которая была со мной.
— Ты — еж, улитка, — говорила мне Иза, — ты ускользаешь от меня, вбираешься в свою раковину.
Но чаще всего ее сильно раздражали мое потемневшее лицо и вид человека, ушедшего в свои созерцания. В этом отношении как сильно отличалась от нее маленькая Марынька, которая с некоторой пугливостью и робким вниманием относилась ко всем проявлениям незнакомой ей, своеобразной жизни. Иза, наоборот, стремилась подавить все несогласное с ней, она с бешеным упорством старалась вернуть к себе любовника, страстного юношу, забывшего все ради тела возлюбленной. Она бывала искусной, забавной и порой бесстыдной в своих порывах. Порой она играла мной, как мячиком, как куклой. Во время этих часов она рассказала мне свою печальную историю. Она была замужем и была девушкой до меня. Ее муж был отставной капитан, от которого она, испуганная и возмущенная, убежала в первую ночь домой к отцу. Она не могла мне все объяснить, она многого сама не понимала, подчиняясь бешеному толчку инстинктивного отвращения и протеста. Но мне казалось, что ей, по натуре и сложению тела Диане-охотнице, свойственно было проявлять некоторое подобие мужской воли в любви, как и вообще в жизни. Она, как охотница, меня поймала и играла со мной, как хищник, поймавший живую добычу.